Оскал дракона (ЛП)

На этот раз на завал отправились мы с Финном, а за нами — Онунд и остальные, мы осторожно ступали по скользкому мокрому дереву, корни и обломки ветвей опасно торчали во все стороны, прикрытые сверху обломанной ивой. Лодка оказалась наполовину затоплена и треснула, как яичная скорлупа, вероятно, из за сильного удара. Это был струг — прочное речное суденышко славян. Рядом покачивались мертвые тела, их было много. Неприятная неожиданность — обнаружить жертв распухшей, бурлящей реки, которые она упорно не отпускала.

Один зацепился за ветку, длинные волосы трепетали в воде как осока, бледное лицо сморщилось, словно старый сыр. Но несмотря на это, я узнал его, это был тот самый воин, который принес весть, что нашел мое серебро. Его звали Хольгейр, он показывал своим товарищам пригоршню серебра, его лицо тогда светилось от удивления и восхищения, я отчетливо это вспомнил.

Финн кивнул и что-то проворчал, когда я сказал ему об этом, внимательно осматривая все вокруг. Он зажал пальцем одну ноздрю и высморкался, попав аккурат в разбитую лодку.

— Итак, Рандр Стерки тоже столкнулся с некоторыми трудностями, — буркнул он. — Что ж, хвала норнам, для нас это хорошая новость.

Я ничего не ответил, занятый поисками детского тела, живот свело при мысли о бездыханном маленьком Колле, который, возможно, так же медленно переворачиваясь, покачивался среди мертвых овец в грязной воде.

Завал, образованный дубом, наконец остался позади, дни сменялись один другим, оставаясь похожими друг на друга. Мы не видели ничего, кроме красно-коричневой воды и густой грязи, хлюпающей под ногами, побратимы с веревкой через плечо, спотыкаясь, устало брели по берегу или мелководью — где удавалось пройти. Корабль казался им огромными кандалами, эта монотонная и тяжелая работа раздражала их, носовая фигура будто рычала и огрызалась на них.

Берега постепенно менялись, стали встречаться пологие холмы, одни были ровными, другие подточены беспощадным потоком. Наполовину затопленные, умирающие деревья продолжали тянуть к солнцу ветви с почками; остальные жались на клочках суши, словно овцы на скотном дворе.

Дождь выдохся, наконец-то показалось солнце, так что земля начала парить, роились насекомые, жадные до падали, они кишели на раздувшихся трупах, но и на живых тоже обращали внимание.

Гудмунд умер, он бредил и метался, исходя потом, несмотря на то, что Бьяльфи накладывал свои лучшие лечебные руны на черные, воняющие разложением раны от вил на его животе. Мы опустили тело в воду, и он отправился к Ран и Эгиру, которые, как мы подумали, вполне могли властвовать и над этими водами.

Освободившись от этой заботы, Бьяльфи занялся лежащими в ознобе и поту побратимами, страдающими от поноса. Этот недуг они, возможно, подхватили, из-за воды, а может, из-за укусов насекомых.

— Плохо дело, Орм, — сказал мне он, словно я спросил его о состоянии больных. Он сердито хлопнул ладонью по шее, проклиная назойливых насекомых.

— Возможно, скоро будет дождь, — весело заявил Воронья Кость, — он прогонит мошек.

— Я смотрю, ты не так уж от них и страдаешь, — мрачно возразил ему Ян Эльф. — Хотел бы я владеть такой магией.

Те, кто находились на борту, слабые или больные, вычерпывали воду, отскабливали корабль от грязи. Они посмеивались над Вороньей Костью. Удивительно, но жалящие орды насекомых избегали мальчишку. Люди всерьез считали, что Олаф, конечно же, использует магию, ведь все знали, что мальчик с разноцветными глазами способен на многое.

— Они его не кусают, — заявил Финн, налегая на рулевое весло и стараясь удерживать носовую фигуру прямо против течения, — потому что в нем еще нет мужского сока.

— Но тебя тоже не кусают, — внезапно заявила Черноглазая, и ее звонкий голос прозвучал неожиданно, ведь раньше она почти всегда молчала.

Финн прищурился, чуть задумался и ухмыльнулся.

— Меня кусают, если ты присмотришься, то увидишь у моих ног их трупы, — прорычал он. — А все потому, что во мне слишком много мужского сока для таких мелких тварей. Им достаточно одного укуса, и они падают замертво. И он похотливо подмигнул ей, так что я непроизвольно ощерился, словно старая гончая, меня настолько это потрясло, что даже пришлось отвернуться, чтобы никто не заметил.

На следующий день, как и днем ранее, голодные, мокрые и усталые побратимы искоса поглядывали на Воронью Кость и на меня. На него — чтобы он вызвал дождь или что-то в этом роде, а на меня… я догадывался почему. Теперь они открыто ворчали, что приходится гнаться за мальчиком, хотя проку для них от этого никакого. Мы оказались в ловушке, потому что не могли спуститься вниз по реке, иначе снова оказались бы в лапах Касперика. А впереди тоже не ждало ничего хорошего.