По сути дела, художественно описать тюрьму не легче, чем, скажем, нужник. Взявшись за описание последнего в стихах или прозе, мы сможем сказать только, есть там бумага или нет, чисто там или грязно – и все; ужас тюрьмы в том и состоит, что, будучи сама по себе чрезвычайно примитивной и банальной, она действует на человека столь разрушительно.
Истинно реальны только персонажи, в реальности никогда не существовавшие; а если романист настолько беспомощен, что ищет своих героев в гуще жизни, пусть он хотя бы сделает вид, будто выдумал их сам, а не похваляется схожестью с доподлинными образцами.
Нигилист, этот удивительный мученик без веры, есть чисто литературный продукт. Он выдуман Тургеневым и завершен Достоевским.
Девятнадцатый век, каким мы его знаем, изобретен Бальзаком. Мы просто выполняем, с примечаниями и ненужными добавлениями, каприз или фантазию творческого ума великого романиста.
Нужно иметь каменное сердце, чтобы, читая о смерти маленькой Нелл, не рассмеяться.
Если дух, пронизывающий романы Жорж Санд, допотопен, то только потому, что потоп еще не наступил; если он утопичен – значит, к географическим реалиям придется добавить и Утопию.
Нынешние романы так похожи на жизнь, что нет возможности поверить в их правдоподобие.
Персонажи нужны в романе не для того, чтобы увидели людей, каковы они есть, а для того, чтобы познакомиться с автором, не похожим ни на кого другого.
Пессимизм изобрел Гамлет. Весь мир сделался печален оттого, что некогда печаль изведал сценический персонаж.
Он пишет на верхнем пределе своего голоса. Он так громок, что никто не слышит его.
Как много потеряли писатели, оттого что принялись писать. Нужно, чтобы они вновь начали говорить.
В пародии нужны легкость, воображение и, как ни странно, любовь к пародируемому поэту. Его могут пародировать только его ученики – и никто больше.
Я знаю, как весело бывает подобрать какую-либо кличку и носить, как розу в петлице. Именно так обретали названия все крупные школы в искусстве.
Вся скверная поэзия порождена искренним чувством. Быть естественным – значит быть очевидным, а быть очевидным – значит быть нехудожественным.
По-видимому, существует какая-то странная связь между благочестием и плохими рифмами.
Поэты прекрасно знают, что о любви писать выгодно, на нее большой спрос. В наше время разбитое сердце выдерживает множество изданий.
Любовь вышла из моды, ее убили поэты. Они так много писали о ней, что все перестали им верить.
Если человек выпустил сборник плохих сонетов, можно заранее сказать, что он совершенно неотразим. Он вносит в свою жизнь ту поэзию, которую не способен внести в свои стихи. А поэты другого рода изливают на бумаге поэзию, которую не имеют смелости внести в жизнь.
Мне иногда кажется, что слепота Гомера на самом деле – художественный миф, созданный во времена истинной критики для того, чтобы напомнить нам не о том лишь, что великий поэт – это всегда провидец, постигающий мир не физическим, а духовным зрением, а еще и о том, что он настоящий певец, чья песня рождается из музыки, когда, вновь и вновь про себя повторяя каждую свою строку, он схватывает тайну ее мелодии и во тьме находит слова, окруженные светом.
Чарлз Лэм говорит, что для него всегда сомнительны достоинства стихов, пока они не напечатаны; по его замечательному суждению, «все вопросы снимает типографщик».
Поэт может вынести все, кроме опечатки.
Прирожденных лжецов и поэтов не бывает.
Фундаментом литературной дружбы служит обмен отравленными бокалами.
В чем разница между журналистикой и литературой? Журналистику не стоит читать, а литературу не читают.
В наш век газеты пытаются заставить публику судить о скульпторе не по его скульптурам, а по тому, как он относится к жене; о художнике – по размеру его доходов, и о поэте – по цвету его галстука.
Журналистика – это организованное злословие.
Теперешние журналисты всегда с глазу на глаз просят у человека прощения за то, что сказали о нем во всеуслышание.
– Неужто вы верите всему, что пишут в газетах?
– Верю. Нынче только то и случается, чему невозможно поверить.
– Я читаю все английские газеты. Они очень интересны.
– Ну, значит, вы читаете между строк.
В свое оправдание журналистика может сослаться на великий дарвиновский закон выживания зауряднейшего.
Можно много сказать в защиту современной журналистики. Предоставляя голос необразованным людям, она знакомит нас с общественным невежеством.
Шпионы – вымирающая профессия. За них теперь все делают газеты.
О театре, музыке и живописи
Я люблю сцену, на ней все гораздо правдивее, чем в жизни.
Порой наименьшее удовольствие в театре получаешь от пьесы. Я не раз видел публику, которая была интереснее актеров, и слышал в фойе диалог, превосходивший то, что я слышал со сцены.