Оскар за убойную роль

Времени, правда, почти два ночи. А Максу на работу, кажется, к девяти утра. Стоит ли человека дергать? Хотя Макс на то и Макс, чтобы всегда быть под рукой. Правда, тут другой вопрос возникает: не слишком ли много она на него вываливает? Не надоест ли ему, что подруга без перерыва ноет, жалуется и ревет на его плече? Только позавчера она весь вечер плакалась из-за пропавшего документа и подлецов-коллег, а Макс ее терпеливо утешал. А сегодня новая проблема, еще хлеще. И Максу снова придется называть ее «бедной девочкой» и ласково поглаживать по волосам… А потом, Макс – он же очень логичный, все по полочкам умеет раскладывать. Вдруг он выстроит такую цепочку: сбила человека – уехала с места аварии – исчезла? И начнет уговаривать, чтобы она сама в милицию пошла – тем самым смягчила свою вину? Ясное дело, не уговорит – в милицию по доброй воле Таня никогда не сунется, но зачем же тогда вызывать Макса, если придется с ним спорить?

И тогда Таня решила: сейчас она поедет домой. Если там ее уже ждут менты – пусть. Значит, не повезло. Она признает свою вину и поедет с ними. Ну а коли до милиции ее подвиги еще не дошли – она просто, как советовал доктор Кирилл, примет душ и попробует выспаться. А с проблемами начнет справляться уже завтра, на свежую голову.

Так Таня и поступила.

Поставила раненую «тойоточку» у дома и походкой, в которой оставалось еще пять граммов бодрости, подошла к подъезду. Никакой засады ни в подъезде, ни возле квартиры не обнаружилось.

Таня спокойно прошла в комнату, в своем стиле – разбрасывая шмотки по квартире – разделась, быстренько сбегала в душ, нырнула в постель и, вопреки ожиданиям, мгновенно уснула.

В то же самое время.

Валерий Петрович

Валерий Петрович не отвечал вечером на Танины отчаянные звонки, потому что у него имелась на то самая что ни на есть уважительная причина.

Он, разумеется, обнаружил, что в «Курьере» опубликован документ – тот самый, пропавший из Танюшкиного сейфа. Опубликован почти стотысячным тиражом, с добавлением фотографий и комментариев. Это сильно меняло дело, поэтому уже через несколько минут Валерий Петрович набирал давно известный ему номер. А в шесть вечера повязал красивый галстук в желто-синюю полоску, надел летний костюм, только что из химчистки, и перед тем, как нырнуть в метро, купил в киоске букет из девяти желтых тюльпанов. В семь он уже сидел в «Якитории» на Белорусской, и официантка-кореянка принесла ему вазочку под цветы. В четверть восьмого в ресторане появилась особа, которую он ждал.

То была маленькая, хрупкая женщина лет сорока пяти с волевым лицом, одетая по-деловому. Большими, мужскими шагами она подошла к Валериному столику. Ходасевич встал. Она протянула ему руку. Он согнулся и поцеловал ее.

– О, цветуёчки! – сказала она, присаживаясь за стол. – Это мне?

– Тебе, Леночка, тебе.

– Как это мило. Аб-бажаю цветочки. Ты совсем не изменился.

– А ты только похорошела.

– Говори, говори. Комплименты я тоже аб-бажаю. Сколько мы не виделись?

– По-моему, с самого Брюсселя.

– Да, уже лет десять. Ты по-прежнему служишь?

– Нет, давно на пенсии, – покачал головой Ходасевич. И утвердительно произнес: – А ты успешно делаешь карьеру.

– Откуда знаешь?

– Читаю газеты – чтобы следить за твоими успехами.

– Ты зачем меня позвал? – спросила она. – По делу? Или ностальгировать? Или, – она принужденно рассмеялась, – из романтических соображений?

– По делу, Леночка, по делу.

– Мог бы, Валерочка, и соврать, – усмехнулась она. – Слишком ты честный, поэтому и твоя карьера в органах не сложилась.

– С чего ты взяла, что не сложилась? – усмехнулся Ходасевич.

– Если б сложилась, ты, при твоих способностях, был бы сейчас премьер-министром… Ну, что – за ужин платишь?

– А как же иначе? – пожал плечами он.

– По нынешней жизни бывает всякое, – усмехнулась она. – Берегись, я тебя разорю. – Но подошедшей официантке заказала только суси-ассорти и бутылочку сакэ.

Ходасевич заказал то же для себя, но присовокупил к суси суп мисо и жаренные в кляре кольца кальмара.

– Помнишь наш любимый японский ресторанчик в Брюсселе? – спросила она с вдруг повлажневшими глазами. Потом вроде бы спохватилась: – Ах да, ты ж меня не ностальгировать пригласил, а по делу. Ну, давай, выкладывай, что у тебя ко мне за дела.

– Почему в Москве нынче, – вроде бы в сторону задал риторический вопрос Ходасевич, – о делах норовят говорить, еще когда закуску не принесли?

– И жить торопятся, и чувствовать спешат.

– Я сегодня никуда не спешу.

– Я тоже.

И они обменялись многозначительными взглядами.

Официантка-кореянка, одетая в подобие японского кимоно, прервала их тет-а-тет, с восточной почтительностью расставив на столе кушанья.

– Ну, о делах так о делах, – вздохнул Ходасевич. – Сразу скажу: служба к моему делу ни малейшего отношения не имеет.

– А кто имеет?

– Моя падчерица.

– Танюшка? Как она?

– Уже совсем взрослая. Окончила университет. Работает.

– Боже мой! Вот время-то летит. Помнишь, Валерочка, как Пушкин писал: «Мы с тобой станем старые хрычи, а жены наши старые хрычовки…» Ладно, давай выпьем. За тебя и за твою семью.

И они чокнулись теплым сакэ.