ОСКОЛ. Особая Комендатура Ленинграда

— А без любви, какая жизнь, — пропел женский голос, и я вошел в чистую светлую комнату с распахнутым во двор окном.

Здесь все было чудно: порхающие шторы, букет полевых цветов на столе, разбросанные в беспорядке вещи. Только вот самой обладательницы вещей обнаружить не удалось. Грешным делом подумалось, что я обознался и принял за человечий голос патефона из угла. Но когда игла снова заскрипела на пластинке, слащавый мужской тенор проинформировал, что «утомленное солнце нежно с морем прощалось». Ну и чудеса! Куда пропала хозяйка?!

Я обшарил глазами комнату и, каюсь, даже заглянул в щель между комодом и стенкой, но тут же увидел в зеркале улыбающуюся красавицу. Как раз такой могли принадлежать чулки-паутинки, переброшенные через стойку кровати.

— Здрав…

Договорить я не успел — красавица исчезла. Я опять глянул в зеркало, но на сей раз, в нем не только не было женщины, сама комната отразилась вместо розового благоухания страшным зевом обугленной стены. Отпрянув, я увидел на уцелевшей стене фотографию этой женщины. В рамке с черной полосой.

Я бросился вон.

— Саблин! — донесся в окно голос Максимова.

На бегу, повернув голову, я, конечно же, зацепился сапогом за порог. Вместо длинного коридора и квартир напротив, зияла пустота, и, судорожно махая руками, я рухнул вниз.

В ударенной голове звонко перекатывалась мелочь, и самый тяжелый «пятак» долбил тяжелой медью в затылок. В лицо прошамкал беззубый говорок:

— Ты чё, милок, там делаешь?

— А?

— Вылазь, говорю! — старушка озабоченно глядела сверху. — Упал?

Держась за корни вывороченного тополя, я пополз из ямы наверх. В голове шумело, фуражку потерял, Максимов исчез, дом тоже.

В поисках пропажи пришлось просить помощи у бабки.

— Уважаемая, а где восьмой дом?

— Да прям перед тобой!

М-да. Старушенция, видать, сама недавно в яму падала. Я еще раз осмотрел горелые стены, выдаваемые за апельсиновый домик.

— А ты, мать, ничего не путаешь? Он такой оранжевый. И девушка на втором этаже.

— А! Валька? Валька справная! И домик хороший. Только это год назад было. Немец его разбомбил. А Вальку еще до войны отравил бывший любовник — Филипп Тимофеич.

— Это жирненький такой? В брезенте?

— Он, ирод. Ты что ж — его ищешь?

— Да на кой он сдался!

Ответа не было, старушка исчезла. Вместо нее щурился на солнце Максимов.

— Кто это вам на кой сдался?

Ладонь старшины была собрана «домиком», а сам он разглядывал мой планшет, болтающийся на ржавой пике уцелевшей лестницы. Да, не окликни меня старшина, на полном ходу влетел бы я в пустоту, приземлившись аккурат на эту вот арматурину.

— Максимов, я…

— Ладно, приходите в себя, а потом пишите Берендееву рапорт.

Берендеев озабоченно выводил на схеме района какие-то крючья, выслушивая пояснения старшины.

— Они, товарищ майор, на этот дом в момент попали, — сказал Максимов, поглядывая в мою сторону. — Одним словом — интуитив!

— Ладно-ладно.

Берендеев финальным штрихом накинул косую петлю на целый квартал домов и жирно вывел в центре: дом № 8.

— В патруле пусть еще походит. Вместе с тобой.

Он заштриховал нарисованную кривую и полюбовался своей работой:

— Ну как, а?

Еще один, в гражданском, молча сидевший в углу кабинета, выпустил облако табачного дыма.

— Прямая парабола чистейшей воды, майор! Поздравляю!

Глава 11

Эвакопункт

Всю дорогу Максимов тосковал. Он и с утра выглядел не очень, а после того как Берендей опять включил его в дозор, оплыл совсем. А видок! Кубанка старшины была шита разными нитками в разных местах, поверх гимнастерки блестела шоферская кожанка с «мясными» пуговицами, а бриджи вообще были шик: нечто отдаленно синее в пугающих индиговых разводах.

Надо сказать, что в ОСКОЛе на обмундирование и военную выправку смотрели как-то облегченно. Я часто дежурил у телефона и все построения дозоров имел возможность созерцать лично. Балаган! Пыльники, брезентовые курточки, железнодорожные полушинели. Один даже приперся в юнгштурмовке[43]и морской фуражке.

Словом, кто во что горазд, как в гражданскую войну. И ведь не «рогожа» это из запасного дорожного батальона — спецы высокого класса.

Вот и Максимов имел вид партизана, выдернутого из-под елки в ближайшем лесу. Правда, вооружился строго по уставу: 12,7мм карабин с термохимическими патронами, ЭТР — электроточечный разрядник и две гранаты «эфки», что в переводе на технический язык — энергофугас малый, переносной, ЭФ-1. У меня тоже был ЭТР — легкая изящная вещица для нейтрализации призраков и прочих параэнергетиков. Вместо карабина мне полагался тяжелый термопистолет «ТТ», а «энергофугасов малых переносных» я не получил ввиду их дефицитности.

На очередной крыше мы сделали привал. Старшину так и тянуло в темные пространства: чердаки, подвалы.

— Сейчас пивка б, а Максимов? Через мост на летнюю площадку и к ларю. Бахнул бы пивка?

— Да. С рыбкой.

— Не, лучше с колбасой. А рыбку удочкой. Помнишь, как тут сетями корюшку ловили? Артелью!

— Я не местный… Станция Дно, до войны машинистом состава водил.

— Нравилось?

— Нравилось!

Мы помолчали, глядя на тусклые блики уходящего солнца.