Осколки судеб

– Да нет, не очень, – ответила она, до какой-то степени понимая его. И в то же время подумала: в тебе говорит также гордыня, Тео, и это не имеет никакого отношения к твоему погибшему сыну. Просто ты стыдишься, что один из сыновей всеми уважаемого доктора Штерна стал бородатым бунтарем.

– Сейчас я не столько сержусь, сколько тревожусь о нем, – произнесла она вслух.

– Я знаю, – ответил Тео. – Думаешь, я сам не переживаю? Хотя, вероятно, мне следовало бы меньше волноваться, а тебе больше сердиться.

– Ты, наверное, читал во вчерашних газетах, что опять пишут о том профессоре, с которым он связался, Тимоти Пауэрсе. Нам надо оторвать Стива от этих людей, Тео. Разве ты сам не видишь, что это необходимо?

– Но мы не можем этого сделать. Никто не сможет здесь ничего сделать, пока он сам не захочет измениться.

Айрис была с ним не согласна, но, не желая вновь начинать по этому поводу спор, лишь заметила с иронией:

– Он, конечно, нас дискредитирует, не так ли? Такая всеми уважаемая, респектабельная семья. Ужас пробирает, когда я подумаю, что мы в последние несколько дней совершили, чтобы разрушить это наше представление о себе самих!

Какое внезапное падение: измена Тео в клинике той ночью; нелепое завершение этой ее интрижки с Джорданом; ее попытка или то, что явно походило на попытку, самоубийства…

Тео, однако, думал в эту минуту совершенно о другом.

– В таком маленьком городке, как наш, внешняя сторона играет огромную, если не сказать решающую роль. Боюсь, тебе с детьми придется нелегко.

– Ничего, мы справимся. – Голос Айрис звучал твердо.

В просвете между туч показалась луна, залив все вокруг ярким светом. В дальнем конце сада застыли в безветренной ночи похожие на черные копья кипарисы. Земля сверкала, как опалы, и пруд казался озером расплавленного серебра. Тео, решив остаться здесь навсегда, превратил это место в настоящий райский уголок. Взглянув на мужа, Айрис увидела, что он тоже чувствует очарование лунного света и вместе с тем – горечь утраты. Как часто раздражала ее в прошлом роскошь их дома, в которой она видела лишь ненужное бремя! И вот теперь, когда приходилось с ним расставаться, вдруг, неожиданно для себя самой, почувствовала, что с трудом может с этим примириться.

Жизнь их должна измениться коренным образом. И это немного страшило. Но она не собиралась поддаваться никаким страхам. Впервые в жизни она видела впереди одну только неопределенность и борьбу; при мысли об этом она уже ощущала усталость, и, однако, ее не покидала уверенность, что она со всем этим справится.

По крайней мере, они с Тео были вместе. Внезапно Айрис почувствовала себя слишком измученной, чтобы думать о своем нынешнем отношении к Тео, сознавая лишь, что испытывает огромное облегчение. После нескольких дней, проведенных у себя в кабинете в полном одиночестве, он вернулся домой каким-то другим, словно бы обновленным, когда она уже думала, что между ними все кончено. С ним произошло что-то удивительное, и это ее интриговало.

От легкого порыва ветра зашелестели листья.

– Должно быть, скоро рассветет, – произнес Тео. – Пойдем в дом.

У двери он наклонился и нежно поцеловал ее в щеку.

– Все будет хорошо, Айрис. Верь мне.

– Да, – ответила она. – Да, я верю и себе тоже. Начало было положено.

12

Дом был продан, а вскоре настал и черный день, когда прибыл автофургон для перевозки мебели. Реальность приняла окончательную форму. Есть в переезде, подумала Айрис, что-то бесконечно печальное, особенно когда ты этого совсем не желаешь и едешь далеко не в лучшее место; ты словно умираешь каждый раз, глядя, как выносят одну за другой из дома твои вещи. Вот вынесли огромный рояль Филиппа, который займет, вероятно, почти половину гостиной в их новом доме. Вот вынесли портрет молодой темноволосой женщины, подаренный ей Тео на девятую годовщину их свадьбы; он утверждал, что женщина на портрете похожа на нее, хотя сама она никогда этого не находила. Были унесены коробки с дорогим английским фарфором, большей частью подаренным им на свадьбу, но также и купленным для них мамой, которая никогда не могла устоять перед прекрасной фарфоровой посудой. Скорее всего, этот фарфор никогда больше не появится в доме Штернов, и не столько из-за отсутствия места, сколько потому, что такие вещи предполагали совершенно иной образ жизни, нежели тот, который они вынуждены будут теперь вести. Всю эту посуду придется, вероятно, сложить у Анны, так как в их новом доме чердак был настолько мал, что там нельзя было даже встать в полный рост. Вещи продолжали выносить, и Айрис вдруг на мгновение показалось, что они внутренне протестуют против такого насилия над собой, хотя откуда возникло у нее такое чувство, было непонятно, так как за исключением, пожалуй, рояля, ни одна из них никогда ей особенно не нравилась.