Оскорбленные чувства

У меня, уважаемые, есть дела поважнее. Я не могу заниматься собаками. Осточертело, ектыть, – тогда травите. Что я могу поделать? Дайте ей темного шоколада – сдохнет дня через три.

Но Таня прознала про средство вернее. Закупила в аптеке лекарство для туберкулезников, растерла таблетки в порошок, вмешала противорвотное средство, нашпиговала отравой духмяную краковскую колбасу. Фарш кроваво краснел в надрезах. Пес был обречен. Но выследить добермана так и не вышло. Колбаса протухла и полетела в помойку.

– Слушаю, – проснулся наконец голос диспетчера.

Таня закричала:

Алло! Спасите! Я застряла, вызовите мастера! Адрес…

А мне по хрену! – вдруг оборвала ее диспетчер.

Чё? – осеклась Таня.

Суп харчо! Что вы панику подняли? Наши деды войну пережили, а вы часик в лифте посидеть не можете. У меня еще десять домов застряло.

Таня обомлела, застыла в немом мятеже.

Как вы смеете! – вырвалось из нее наконец.

Смею. Потерпите, не обосретесь. Вас много, я одна…

Таня вскипела злостью:

Вы что мне хамите? Сейчас же пришлите мастера!

До свидания! – оборвала Таню диспетчер и бросила трубку.

Психопатка! – вырвалось у Тани. – Я тебя засужу!

Ей на секунду показалось, что она теряет сознание, замызганные стенки лифта заморщились, заполоскались, металл обрел свойства ткани. И в этом общем качании возникла бесстыдная улыбка Таниного сына. Сын требовал денег. Сын был наркоман.

Сначала из дома пропали отцовские военные ордена, потом коллекция мельхиоровых ложек. Сын был изгнан и попал в руки неприятной женщины с длинным носом. Женщина представлялась певицей. Она пела в кабаре во флигеле УВД, ее концертный номер начинался проходкой в кокошнике и сарафане и заканчивался канканом в одном бюстье. Руки ее были страшно худы, и на ребрах можно было играть молоточками, как на ксилофоне. Она глотала таблетки амфетамина и никогда не хотела спать.

Таня поставила сыну ультиматум: или мать, или наркотики. Сын пропал на год. Знакомые передавали: он нашел работу и даже успешен. Носит тонкие черные галстуки. Работа на износ чередуется тайным похмельем. Но в конце концов удача, видимо, оборвалась. Сын вернулся в раскаянии. Он плакал, обещал исправиться. Сказал, что бросил свою певицу. Покончил с дьявольскими кристаллами и порошками. Руки он прятал под рукавами, не желая показывать синюшные сгибы локтей. Таня уложила его на диван в гостиной – бывшая комната сына уже сдавалась студентке-жилице. Утром, уходя на работу, погладила его по спящей голове. Волосы его поредели, на щеках цвели прыщи. Носогубные складки глубоко окаймляли рот, плечи стали совсем костлявы и выступали шарнирами.

Вернувшись, Таня застала рыдающую жилицу. Сын перерыл все шкафы, пытался вскрыть запертый комод, искал деньги. Комод был перерублен топором. Из гостиной исчезла картина. Это была репродукция «Девочки с персиками». На стене остался лишь бледный прямоугольник обоев.

Как сын превратился в кошмарного незнакомца? Таня старалась не думать. Само существование сына стало язвой, нарывом. Встречая его бывших друзей во дворе, она отводила взгляд, переходила на другую сторону. Сны ее стали коротки и тревожны. Сын взывал к ней из водоворота, а она проплывала мимо на пароходе, сын тонул. Спиралью закручивалась в пучину его рука. Таня просыпалась с виноватым клекотом в горле.

Лет двадцать назад ей снился похожий сон. Бил набат, и полковники в погонах уволакивали сына силком. Сон повторялся. Сына тогда требовал военкомат. Военкомат жаждал новое юное тело, тело в топку войны. При слове «Чечня» у Тани подкашивались ноги. Тогда были собраны все цепочки и серьги, все нажитое за жизнь золото. Она насыпала его в мешочек и понесла военной комиссии. Проглотив подношение, военный Молох ее пощадил. А через полгода нажал сильнее. Молох ревел, требовал жертвоприношения. За сыном велась охота. Его могли схватить на выходе из подъезда и кинуть в кровавую мясорубку. И Таня встала горой. Она не пускала кровинушку даже за хлебом. Думали инсценировать самоубийство, чтобы попасть на учет к психиатру. Но сын боялся промывки кишечника.

Они ж меня прямо дома начнут окучивать, из шланга. При всех, при соседях. Позор на всю жизнь…

Решили огорошить врачей поэзией. Сын заявил на приеме, что сочиняет стихи. Психиатр попросил прочитать кусочек, и сын продекламировал поэму какого-то футуриста. Психиатр был впечатлен. Военный колосс выпустил юношу, и глиняные ноги его потопали к следующей жертве. Таня вспомнила, как повелела сыну лечь подле себя, запустила пятерню в его волосы, тогда еще пышные и густые. И заснула так, вцепившись в отпрыска мертвой хваткой – не то уведут, похитят…

Голову еще кружило. Где-то выше слышались мужские голоса и стук железа об железо.

Помогите! Я застряла! – крикнула домработница Таня, как будто просыпаясь.

Спокойно, без истерики! – проорали ей в ответ.

Близилось избавление. В двери лифта просунулось что-то, похожее на изогнутый кончик лома. Они разомкнулись сначала на сантиметр, а потом целиком, открывая Таниному взгляду заляпанные грязью резиновые сапоги мастера. Рядом топтались ботинки любопытствующего соседа.