Ослепленные тьмой

Она ушла, а я остался лежать на шкурах и смотреть в темноту, пока не нащупал у себя на груди зуб и не ухмыльнулся, вспоминая, как старая мадорка дала мне его своей дрожащей, костлявой рукой.

— Придет день или скорее ночь дня сссскоро не будет придет ночь, и ты найдешшшшь меня. Найдешшшшь и будешшшшь лежать у меня в ногах

— Скорее топтать тебя копытами моего коня.

— Ты даришь мадоре сссвободу а она, может быть, когда-нибудь подарит тебе жжжиззззнь. Есссссли захочешшшшь найти вот покажжжжи, и тебя не сожжжрут, а приведут ко мне.

Я вручил этот зуб Дали.

— Приведи Сивар. Она сможет вылечить.

* * *

Старая шеана бормотала надо мной заклинания на своем языке. Я ее то слышал, то не слышал, проваливаясь в черную яму небытия, и бродил там по закоулкам моей черной души, чтобы видеть из кромешного мрака ее облик, ее глаза, ее кровавые волосы. Гнаться за ней, тянуть израненные руки, ползти на коленях. Там не было гордости, там не было ненависти и гнева. Там жил одинокий волк, готовый за нее сдохнуть, готовый позволить содрать с себя шкуру и все равно ползти по ее следу, истекая кровью, чтобы испустить дух где-то возле ее ног. Увидеть ее один раз. Издалека.

Адская боль выдернула раскаленными клещами обратно в реальный мир, и я увидел перед собой сморщенное лицо мадорки, ее скрюченные пальцы и зловонную пасть, приоткрытую и исторгающую какие-то ужасные звуки, похожие на песню.

— Вкуси моей крови, гайлар, вкуси и вернешься обратно.

— Нет большей ереси чем вкушать кровь падальщицы

— Ересь, вера, какая разница, если уйдешь к своим праотцам и никогда больше ее не увидишь.

Мы оба знали кого. Старая, хитрая тварь знала, куда бить, а еще она знала, что если я изопью ее крови, то больше никогда она не станет врагом моим. Во мне будет плавать проклятая жижа баордов. Мой волк будет воспринимать ее как родную и не причинит им вреда.

— Лучше выблевать свои кишки, чем испить эту дрянь.

— Как знаешшшшь.

И ушла, оставив после себя смрад гниющей плоти, засохшей крови и медвежьего жира. Боль выворачивала меня наизнанку, боль сжирала мои внутренности и заставляла извиваться на постели, выгибаясь и проклиная каждую секунду своей жизни. Иногда я впадал в небытие.

Это были самые лучшие мгновения, я освобождался от ненависти, освобождался от боли. И видел нежное лицо Маалан перед собой. Видел бирюзовые глаза, полные любви, видел приоткрытые губы, улыбающиеся мне, чувствовал, как касается меня тонкими пальцами, ведет по груди, призывно выстанывая мое имя.

— Моар, Рейн моар истосковалась вся. Маалан твоя изнемогает. Сил нет ждать тебя. Умру скоро Дай в последний раз почувствовать тело твое, последний раз целовать твои губы.

Платье расстегивает, спускает с белоснежных плеч, оно скользит вниз к ее тонкой талии, обнажая тяжелую, упругую грудь с коралловыми сосками. И снова ко мне тянется, руки на грудь кладет мгновение, и из тонкий ногтевых пластин выскакивают когти острые, как ножи, и впиваются мне в грудную клетку, обнажают сердце.

Вместо лица постепенно проявляются черты Сивар.

— Аааааа, — и я открываю глаза, бешено вращая ими и видя склонившуюся надо мной мадорку.

— Недолго ему осталось. Час или два. Кровь вязнет, становится черной. Заживления больше нет. Его волк ослаб и больше не может поддерживать жизнь в человеке.

И тут же исчезла, захрипела. Послышался голос Дали, полный гнева и боли.

— Ты обещала спасти. Обещала вернуть его.

— Обещалаааа дааа, но он не хочччччет.

— Чего не хочет? Что ты несешь, старая гадина? Я тебе, как змеюке, башку отгрызу. А потом всех твоих растерзаю. Куска мяса не останется.

— Паучий яд, что живет во мне, склеит разлагающщщщщуюссссся плоть, очисссссстит. И тогда он вернетссссся к жиззззни А он не хочччччет. Не хочччет осквернять себя кровью баордов.

— Не спрашивай. Меня слушай. Сейчас я решаю.

— Нет. Нельзя сссстарой Ссивар сссамой решшать. Он должжжжен. Добровольно. Должжжжен.

— Рейн, заклинаю, выпей ее крови. Слышишь? Ты должен. Нет времени больше. Нееет его.

— Тогда родными нам станут никогда истребить не смогу.

— Я смогу.

Приоткрыл тяжелые веки.

— И ты не сможешь. Кровь смешается. Твоя волчица не сможет.

— И что? Саанан с ними, с баордами. Пусть живет племя их проклятое. Нам то что, не они враги наши, не с ними воюем.

Боль вывернула меня наизнанку, заставила изогнуться и стиснуть челюсти, чувствуя, как пена выступает в уголках рта.

— Соглашайся. Рейн, молю.

— Нет. Уходи, Дали. Уводи людей.

Больше я их не слышал, погрузился в черноту, в свой личный лабиринт из диких кошмаров, личных мертвецов и тварей из самой лютой бездны разума. Я снова ходил по черным закоулкам, ползал, шарахаясь от гниющих тел своих врагов и всех тех, кого когда-либо убил. Они тянут ко мне скрюченные пальцы, хватают за ноги.

— Отец

Детский голосок пробивается сквозь мерзкое шипение и рычание мертвецов, заглушает их. Я слышу этот голос, но не вижу никого, и мне кажется, что это я совсем маленький бегу по лугу, раскинув руки и растопырив пальцы Я бегу за мальчишкой, спотыкаюсь, что-то кричу.

— Отец я жив, ты знаешь? Я жив.