Ослепленные тьмой

Я нашла несколько елей с поврежденной корой и маленьким ножичком срезала смолу в банку, прижимая ее одной рукой к груди. Услышала, как неподалеку треснула ветка, обернулась, всматриваясь в полумрак. Никого не увидела. Потянулась за очередной порцией живицы и вдруг ощутила, как чьи-то руки сжали меня за талию. Обернулась и вцепилась пальцами в нападавшего. Зашипела обожженная плоть, а я встретилась взглядом с глазами Рейна.

— Мне нужно было тебя прямо сейчас, — выдохнул мне в лицо, — немедленно нужно было. Не нашел в шатре и ошалел.

Никогда не видела его таким. Невменяемым. Диким. Он почти не контролирует себя. Вгрызается в мой рот. Не целует, нет. Он пожирает его. Прокусывает губы, язык, до адской боли, и от одной мысли, что он настолько голоден, сводит скулы, трясет, подбрасывает. Извиваюсь в его руках от нетерпения, от бешеной жажды отдаться. Позволить что угодно.

Проникает голодными руками под одежду, а я лихорадочно, хаотично расстегиваю пуговицы камзола. Чувствовать его всего. Сейчас. Всем телом, иначе я умру. Агония. Голодная, жестокая, безжалостная агония по его рукам, губам, ласкам, вторжениям. Вчерашнего мало, всего мало. Слишком мало. И я сама не знаю, чего я хочу. Наверное, чтобы отпустил голод, этот невыносимый голод и в тот же момент, чтобы никогда не заканчивался.

Сжимает все тело. Везде. Сильно. До синяков. Да не стону, кричу. От каждого прикосновения вздрагивая, как от удара током.

Он сводит с ума ласками. Слишком уверенными и умелыми, чтобы не начать выть от удовольствия, впиваясь пальцами в жесткие длинные волосы, прогибаясь, подставляясь под его ласки и кусая собственное запястье до крови, чтобы не закричать. О Иллин дааа почувствовать в себе его пальцы и взвиться от наслаждения. Все выше и чаще, задыхаясь на тех нотах, которые дрожат, приближая к бешеному взрыву.

И закричать, срывая голос, сотрясаясь в болезненных спазмах наслаждения, сжимаясь вокруг его пальцев, пульсируя под его руками. Извиваясь, как змея, хватая воздух пересохшими губами. Больно От наслаждения зверски больно.

— Так быстро, маалан моя маалан, как же быстро закричала для меня. Как сильно сжимаешься такая сладкая.

И мне кажется, что наслаждение с ним переливается разными оттенками, разными переливчатыми вспышками, как те полосы в небе, которые сверкают несколько раз в году.

— Возьми  — приоткрывая рот, чтобы почти коснуться его открытого рта, — меня.

Взял. Подхватил под колени, приподнимая, прижимая к стволу ели, и вбился членом, все тело выгнулось, принимая его так глубоко, что кажется разорвет на части и он рвет. Не жалея ни на секунду, кусая соски, а я подставляю их его жестокому рту и вою, как животное, закатывая глаза, срываясь на грязные просьбы. Он двигается еще сильнее, раскрывая для себя, стонет в унисон мне, и от его стонов меня лихорадит ознобом. Обжигает до мяса его дыханием. Я чувствую, как он твердеет сильнее внутри. Каменный, тяжелый, безжалостный. Ведет себя к удовольствию и меня снова за собой уже насильно, уже кроваво и по-звериному безжалостно.

И я смотрю на него, заливаясь слезами счастья и безумия но никогда не попрошу отпустить вырываться — да, царапаться, кричать и рыдать но никогда не попросить отпустить лучше умереть в его руках, с ним, под ним, когда он во мне. И этот самый оргазм огненный, как смерч, выжигает внутри все человеческое, превращая и меня в зверя, в его волчицу. Сильно сжимаю плоть изнутри, больно сжимаю он ощущает каждую мою судорогу, потому что рычит со мной вместе, а я ору его имя, срывая горло, хрипло, сипло.

Я так жалко трепыхаюсь в его руках мелкими судорогами, оплетая Рейна ослабленными ногами изнывая от удовольствия, чувствуя его яд в своей крови, теряя сознание и выныривая вновь на поверхность, я так хочу свой приз хочу видеть, как он ревет от наслаждения. Хочу видеть его лицо в этот момент.

Наклонился низко, медленно слизывая с моих губ капли крови.

— Такая вкусная, маалан. Ты видишь, как меня рвет на части от этого твоего вкуса? Ты видишь, как взрывается он черной вспышкой на дне моих глаз? Мой ураган с твоим именем.

Стиснул зубы, сдерживаясь, напрягшись всем телом.

Как же мне хотелось завыть, пока ты извивалась от удовольствия, шеана, так долго так мучительно, оглушительно долго. Дааа, девочка-смерть. Время оглушает. Бьет с ходу тяжелой дубиной по голове, заставляя корчиться в секундах твоей эйфории. Персональная агония, которую не променял бы ни на что.

— Когда кричишь для меня. Когда ты кончаешь больно. Вот так чтобы даже вены скручивались в тугие узлы. Подсаженный намертво на твой крючок, красноволосая ведьма.

Все быстрее вдалбливается в мое измученное, мокрое от пота тело, и я срываюсь в адскую бездну его взгляда. Срываюсь с края пропасти и лечу даже не пытаясь вздохнуть.

Закричал, содрогаясь и изливаясь во мне, не позволяя себе даже зажмуриться. И долетев до самого дна, выдохнул в мои губы:

— Люблю Безумно люблю тебя, девочка-смерть.

Тяжело дыша, целует мои волосы, мои губы, скулы, шею.

— Мое безумие