Ослепленные Тьмой

Сдавил волосы в кулаке и бессильно зарычал. Да, это был неожиданный порыв. Да, когда представил, что огонь сожрет тонкие красные пряди, чуть не задохнулся от боли. Никто не может касаться их… даже пламя. Они принадлежат мне. Каждый волосок.

— Я возьму людей и поеду к реке.

— Половину людей. Ни на одного больше.

И зыркнула на меня своими синими глазами.

— Хочешь, умирай ради нее, но умирай со своими людьми — моих не тронь.

— Я думал, у нас общие люди.

— А я думала, что после лживой могилы ты похоронил в ней и свою пагубную страсть к шеане лассарской, похоронил свое безумие. Но нет. Ты одержим. Ты страшен. Не знаю, кого еще ты захочешь принести в жертву, но я не позволю, чтоб это были те, кто мне дороги.

— Бред. Я хочу ее наказать, хочу вернуть Лассар, хочу заставить ее отца и брата пойти на наши условия.

— И это тоже ложь, Рейн. Она была у тебя, ты не обменял ее на наших солдат, не обменял на еду, когда вы голодали, не обменял на золото или свободу. Ты оставил ее себе, и сейчас будет точно так же. Ты помешан на этой женщине. Она сожрала твое сердце и твою душу. Они не принадлежат никому. Даже тебе.

Прошла мимо меня, зацепив плечом, и вышла из моего шатра. Ну и к Саанану ее помощь. Я сам справлюсь. И… не справился. Дали оказалась права. Я привел своих людей на смерть. В лодке оказалось чучело, одетое в женский плащ, а на нас напало тысячное войско Ода Первого. Сам он стоял на берегу и смотрел, как рубят и колют моих солдат, как они проваливаются под лед, как умирают с моим именем на губах.

Но меня свалить было невозможно. Я шел к нему. Рубил направо и налево, отшвыривая головы, как кочаны капусты, выдирая острием меча кишки и разрубая грудные клетки. Шел к нему. По льду, который не раскалывался подо мной. Не чувствуя ран, не ощущая боли и слабости от кровопотери. Даже когда на меня обрушился вражеский топор и разворотил мне грудину, я продолжал идти. Лассары набросились на меня вдесятером в нескольких шагах от копыт белого коня Ода… и мы ушли под лед. Я тонул и смотрел им обоим в глаза. Отцу и сыну. И проклинал их всеми силами ада.

Пришел в себя от трения, тряски и запаха волчьей шерсти. Не моей. Дали выпустила свою волчицу, и та нашла меня под водой, вытянула на берег и несколько миль тянула в лагерь.

Войско было разбито. Од с Маагаром пошли в наступление и загнали остатки валласких солдат обратно за границу, оттеснили за дамбу, уничтожили еще несколько десятков воинов, ослабших, деморализованных и голодных. Меня выхаживала тихая и молчаливая Лори. Она врачевала мои раны, кормила меня с ложки, обмывала мое тело, а Дали каждую луну прятала меня в подвал, заколачивала его досками в надежде, что мой волк не придет и не разломает раскрошенные кости, не добьет меня окончательно.

Но у нее не вышло. Волк приходил все равно. Он дробил мое тело, мешал регенерации и тихо выл, пытаясь волочить перебитые лапы. А потом возвращался я в еще худшем состоянии. Лассары преследовали нас, загоняли, как диких зверей.

— Как мне быть, Рейн? Как? Ты не восстанавливаешься.

— Перерезать мне глотку и уводить своих людей.

И засмеялся, закашлялся, чувствуя, как вибрирует от боли каждая клетка моего тела.

— Наших людей, брат. Наших.

— Твоих. Мои давно покоятся подо льдами Красной реки.

— Наших. Прости меня… прости, что так сказала. Но без тебя мы никуда не пойдем. Без тебя мы больше не будем войском Лассара, а станем снова жалкой кучкой мародеров и оборванцев. Не будет праведной войны, не будет священного долга. Ты — наш велиар, Рейн. Ты единственный сын нашего отца. Ты должен вести нас в бой.

Она откинула полог шатра, за которым я валялся голый, накрытый шкурами с незарастающей раной в груди, худой, как скелет, заросший с ног до головы, вонючий и грязный.

Но едва люди вошли в шатер, они все опустились на колени и начали глухо бить в грудь, скандируя мое имя.

— Ты — наш велиар… ты должен жить. Вернуть нас в Лассар и повесить на лассарском замке знамя Валласа. Ты.

Она ушла, а я остался лежать на шкурах и смотреть в темноту, пока не нащупал у себя на груди зуб и не ухмыльнулся, вспоминая, как старая мадорка дала мне его своей дрожащей, костлявой рукой.

— Придет день… или скорее ночь… дня сссскоро не будет… придет ночь, и ты найдешшшшь меня. Найдешшшшь и будешшшшь лежать у меня в ногах…

— Скорее топтать тебя копытами моего коня.

— Ты даришь мадоре сссвободу… а она, может быть, когда-нибудь подарит тебе жжжиззззнь. Есссссли захочешшшшь найти… вот… покажжжжи, и тебя не сожжжрут, а приведут ко мне.

Я вручил этот зуб Дали.

— Приведи Сивар. Она сможет вылечить.

* * *