Осман. Хей, Осман!

— Ешь, не опасайся! — Султан усмехался. — Это оливка[76] — румское лакомство. Румы издавна, уже много столетий сажают оливковые деревья, собирают плоды, вымачивают их в уксусе и едят…

Эртугрул быстро сунул оливку в рот, лицо его выразило отвращение; однако он разжевал и проглотил под взглядом султана, как ни странно не выражавшим насмешки.

— Не так вкусно, да? — спросил султан, и голос его был серьёзен.

— Если бы не ты, а кто другой дал мне это, я бы выплюнул! — Эртугрул потёр ладони о колени, обтянутые грубыми кожаными штанами.

— Если ты хочешь здесь жить, надо тебе полюбить и здешнюю пищу! На самом деле это очень вкусно, только привыкнуть надо.

— Я не знаю, где хочу жить. — Эртугрул был откровенен.

— Мои старшие братья ушли отсюда. У нас у всех осталась вдали наша давняя родина; пастбища, где пасли свои стада прадеды наши и деды. Может быть, следует туда пробираться и целью своего пути сделать возвращение на далёкую родину…

Султан хлопнул в ладони; тотчас слуга внёс кувшин с водой и небольшой таз, протянул руки султан, слуга лил воду, затем подал султану мягкий плат для отирания рук. Затем султан отослал слугу, унёсшего умывальные принадлежности. Эртугрул в молчании разглядывал убранство шатра. Здесь он видел много занятного и неведомого — вышивка на подушках и коврах была такая тонкая и красивая… Он подумал, что его невеста не умеет так вышивать… Какие-то золотые и серебряные сосуды, украшения кидались в его глаза точёными выпуклостями, и словно бы хвалились собой, безмолвные, но уверенные в своём праве блестеть и красоваться… Он вдруг рассердился на себя за то, что невольно восхищался всем этим; за то, что подумал плохое о своей невесте… Ему захотелось громко и упрямо сказать, что просто расшитые покрывала и платы, руками девичьими и женскими женщин и девиц его рода, лучше в своей простоте, нежели всё то великолепие, назойливо окружившее его теперь…

— Кто был твой отец? — спросил султан, не отвечая на слова гостя о возможном возвращении на далёкую родину.

— Вождь Гёк-алп, — послушно отвечал Эртугрул. И в этой внезапно проявившейся так открыто послушливости было совсем детское что-то… — Вождь Гёк-алп, а ещё его звали Гюндюзали, а ещё — Сулейман…

— А по виду твоему и твоих воинов и не скажешь, что вы — правоверные!..

Эртугрул вскочил мгновенно; было в этом скоке нечто пугающее ловкостью, почти звериной; но султан не испугался и глядел с любопытством. Эртугрул быстро сделал темане[77], коснувшись пальцами правой руки сначала губ, затем — лба. И тотчас снова сел на подушку, скрипнул плотный цветистый шёлк… Эртугрул наклонил голову с покорностью, будто предавался собеседнику, подобно тому, как младший должен предаться старшему…

— Я вижу, ты научен учтивости правой веры. — Султан явно сделался доволен. — Кто научил тебя? Есть ли у вас джамии[78] и при них имамы?

[79]

— Имамов при нас нет, но я знаю, кто это. Отец мой ещё в юности своей был наставляем в обычаях и законах правой веры одним имамом; так мне рассказывал отец; и отец учил меня и братьев моих, передавая слова того имама. Я знаю также, какие бывают настоящие джамии, я видал их, но издали, внутри бывать не довелось. На стоянках отец приказывал устраивать в одной юрте, нарочно для того поставленной, месджид[80]; и многие мужчины нашего рода молились там. И я повелеваю так делать на стоянках…

Султан слушал внимательно и серьёзно, будто очень важными, значимыми были для него простые откровенные слова молодого главы кочевников…

— Расскажи мне, что ты узнал от отца своего о правой вере, — сказал султан с важностью в голосе. И не было ясно, просит он или приказывает…

Эртугрул заговорил послушно, как дитя умное говорит отцу или деду:

— Я знаю, что нельзя раскрашивать своё тело красками, нельзя прикреплять к волосам конские хвосты, нарочно удлиняя свои волосы и смешивая волосы человеческие и конские. Этого делать нельзя. А также и зубы нельзя подпиливать, это дурное украшение, и не пристало правоверному! — В голосе юноши зазвучала наивная горячность. — А ещё я знаю, что нельзя красить бороду и волосы в чёрный цвет. И нельзя умащаться шафраном. Память у меня хорошая, я помню, как говорил отец: «Пророк — да благословит его Аллах и да приветствует — повелел отпускать бороду и подрезать усы…»

— Скажи мне имя Пророка!

— Пророк наш Мухаммад — да благословит его Аллах и да приветствует! Аллах возносил его без крыльев и открыл ему все слова правой веры!..

— Говори дальше; видно по лицу твоему, что тебе есть, что говорить!..

Эртугрул говорил даже с некоторой поспешностью и с явным довольством; как дитя говорит, когда спешит радостно выказать почитаемому старшему все свои познания…