Осьмушка

Воды для стирки нагрели изрядно. Здесь, на зимней стоянке, шмотьё стирать отчасти даже удобнее: в Земляном доме нашлась торговая оцинкованная жлыга, не то корыто, не то ванна с двумя плоскими ручками, толсто обмотанными шнуром. Никому, значит, не придётся до весны немытому ходить или в снегу гольём купаться.

(- В снегу можно, если хочется, – говорит Ёна. – Это весело).

С Ёной на пару, оказывается, даже постирушки выходят вроде игры. И можно хором радоваться общей необходимой работе, почти так же радоваться, как свободной плясовой драке, потому что ловко выходит. А полощут тряпьё от остатков мыла они прямо в ручье, и отжимают привычно в четыре руки. Крепко отжатый шмот кидают в ванное корыто, и сперва звук получается гулкий – «бляммм», а когда отжато уже порядочно вещей – обыкновенный «шмяк».

– Меня Аспид к себе звал, в Аргесту, – говорит Пенни. – А я не поеду.

Ёна подаёт край последней выполосканной шмотки – хламида бабушки Сал, тёмная в мелких цветочках.

– Аспид командир из лютых, – кивает Ёна. – Тис рассказывал.

Выкручивают мокрую хламиду – каждый на свою сторону, выгоняют из мягкой ткани воду.

– Да очень мне сдалось в Аргесту ездить… ещё узнает меня там кто-нибудь.

– Ну, Аспид бы позаботился, чтобы и вблизях не узнали. Острижка… Волосы бы ещё перекрасили в другую масть, наверное. То да сё. Линзы такие, чтобы глаза другого цвета и совсем с человеческим зрачком. У людей обычно нюх слабый, с трёх шагов не узнали бы.

– Говорит, маму мою нашёл… которая родила, – выпаливает Пенни, сама не зная зачем. – Посмотри, говорит, на неё, хочешь?

Выкрученный краешек ткани вдруг прыгает прочь из рук – не удержишь, сыро шмякается об Ёнино колено.

«Я бы тебя давно по любому чиху нашёл. Из-под земли бы вынул».

И льётся, льётся потоком – не холодная вода тихого ручья – вскипевшие слова.

«да чего теперь глядеть»

«меня-то видеть не хотела»

«вот так ждёшь, ждёшь, ждёшь, как дура, а потом уже не ждёшь, а потом уже не надо»

«остохренели мне эти лютые командиры»

«аж тошнит»

«чё он докопался, гад»

«а я не поеду»

«а я уже не хочу»

Бабушкина одёжка в мелком цветочном узоре перекинута через высокий край корыта. Ёне сейчас обе руки нужны, чтобы обнять.

Вскипевшие было слова помалу стынут и иссякают, так же, как и злые горячие слёзы.

* * *

«Я тебе что-нибудь обязательно подарю, Ёна, – думает осьмушка. – Что-нибудь хорошее и красивое. Из Нимовых памяток, если захочешь. Или от бабушки Сал выучусь и плетежок тебе сплету. Со спицами наловчусь – так свяжу тебе хоть шапочку. Песню тебе сложу, если когда-нибудь сумею. И ещё расспрошу тебя про твою жизнь, какие у тебя бывали беды и приключения…»

Мысли кажутся и неуместными, и удивительными – даже про Мэй такое как-то в голову не взбредало – и правильными. А что? Для хорошего плясу ведь это же обе-двои поспевать должны, а не так чтобы один выламывается, а другой в это время столбом стоит.

* * *

Собравшись отчаливать восвояси, под не по-осеннему тёплым солнышком, старый Аспид отчего-то уже не похож на человека, несмотря на дорогую одежду и искусно перекроенное лицо. Дело тут даже не в жёлтых его змеиных глазищах, которые этот невыразимый орк не спешит снова спрятать за цветными линзами. Может быть, теперь от него не пахнет теми духами и тачкой, вот и весь фокус, а может, просто сама Пенни сейчас уже знает, кто он есть, вот и восприятие подтягивается: безупречно человеческое лицо Тшешша из Пожирателей Волков выглядит нелепой маской на съемках дешёвенького ужастика, в то время как у актёра перекур.

– Ах да, – говорит Аспид в сторону старшаков. – Мало ли… Ты когда-то болтал, что уживёшься среди тупозубых, Штырь-Печень, и они помалу привыкнут к твоей орчанской роже. А я тогда говорил – не бывать этому никогда.

– Было дело, – отвечает Тис.

– Кхм, и некоторые привыкли, – замечает конопатый неописуемо поперечным голосом.

– Так вот глист один, голосистый больно, со всех мощностей на похожем поле бьётся, своими орчанскими песенками. И будь я трижды проклят – есть кое-какой толк. Я бы даже угордился, да только я ж ему давно не указ. Вот вы таскаетесь по своей глуши, ни черта не знаете. А в Аргесте и ещё там-сям людские молокососы зелёные повадились под орков дурачиться. Некоторые аж уши накладные нацепляют и ходят, позорятся, до чего дошло.

Помолчав, Аспид продолжает:

– Я так вам скажу. Если мелькала у вас мыслишка, чтоб опять попробовать, то сейчас – самое время. Городок этот драный, где ты, кузнец, сопляком ещё бегал, пока тебе Штырь поперёк дорожки не ввернулся… Зазимовали бы нынче около него? Бумаги нужные я вам, так и быть, сделал бы. Самому страх любопытно поглядеть, что получится.

Пенелопе слышны обычные голоса леса, ручейный плеск. Вопли маляшьей стайки на отдалении – кажется, Шарлотке свезло-таки заострожить какую-то добычу, и никак она теперь ею потчует подоспевшего кота Дурака. И ещё прямо слышно, как Коваль не орёт.

– Санта-Криспина… – выговаривает конопатый старшак. – Мы не успеем до снега. Тыща вёрст с гаком.

– Только за этим дело стало? – щурится Аспид. – Пару фургонов я пришлю. Перетащились бы со всеми пожитками.