Они отскакивали от приближающегося щита с противным дзиньканьем, забирая с собой всю накопившуюся бессильную злость, пока очередная искра не потухла в руке, потому что Ли вдруг оказался прямо передо мной.
Занесенная ладонь сжалась в кулак и ударила ему в грудь.
– Ты сумасшедший, беспечный, не думающий о собственном будущем и о чувствах окружающих мальчишка, – озвучила я, уставившись в вырез его рубашки. – Вот что я о тебе думаю.
– А я думаю, что ты тоже меня любишь.
– Тоже? – переспросила я, вскидывая глаза.
Разноцветные глаза слегка прищурились, а губы расплылись в улыбке.
– Тоже.
И в этот момент на нас обрушился весь день ожидаемый ливень.
Тучи явно долго готовились к этому священнодейственному мигу, так как даже за те пару ударов сердца, что понадобились, чтобы наперегонки добежать до крыльца, мы успели промокнуть насквозь и даже чуток затопить сени. Баба Ная, выглянувшая посмотреть, куда запропастился воспитанник, едва не упала в обморок, завидев нас в столь непотребном состоянии в непосредственной близости от ее драгоценных трав, и полотенцем загнала внутрь, пока мы не успели нанести запасам непоправимый урон.
Спустя четверть вески мы уже сидели за столом. Я – в длиннющей, до пят, бабкиной рубахе, расшитой красными праздничными узорами (и вызвавшей взрыв совершенно истерического хохота у Ли), которую она еще в качестве своего приданого готовила, да так и не сумела применить по назначению, и с завернутой в полотенце мокрой косой. Высушить и ее, и одежду было бы делом пары ударов сердца, но баба Ная так принялась над нами хлопотать, что мне стало неловко отвергать ее заботы. Оборотень – в слишком широких для него портах, в каждую штанину которых уместилось бы полтора Ли (настала моя очередь истерически подхихикивать). Штаны у него наверняка имелись и свои, но опять же – как откажешь? Историю их появления у себя в доме бабка раскрывать отказалась, лишь отвернулась и пробормотала что-то вроде «молодые были, зеленые…». На мятую сменную рубашку капало с наскоро просушенных волос. И баба Ная, по причине появления внезапной гостьи и превращения обычного ужина в званый, принарядилась в сине-красные парадные бусы, подаренные ей как-то Ли на день рождения.
Я поняла, что и не помню, когда последний раз наслаждалась домашней кухней. В Академии, конечно, никто нас голодом не морил, но приготовить разносолов на почти тысячу человек – то еще развлечение. А в Аркхарии последние годы готовить мне было просто некогда, и я ограничивалась либо совершенно непривлекательным на вид, но вкусным и сытным варевом из общего казарменного котла, либо бутербродом, поделенным на неравные половины с Касом.
А тут упоительный аромат грибного супа смешался с запахом свежей выпечки, квашеной капусты и кваса. От него у меня потекли слюнки, и я отчаянно вгрызлась в пирожок, стоило только хозяйке предложить угощаться «дорогой гостье». Удивленный взгляд был мне ответом. Лишь спустя пару ударов сердца я поняла, что бабулю озадачил вовсе не мой оголодавший вид, а впившиеся в ее нежнейший пирожок клыки.
– Ты тожа, что ль, перевертыш? – предположила бабка, а я потупилась и качнула головой, опасаясь, что стоит признаться, кто я, то пирожков мне уже точно не достанется.
Я судорожно размышляла, как бы выкрутиться. В деревнях, откуда, судя по «перевертышу», бабка была родом, вампиров очень уж откровенно ненавидели. Если верить истории, было, конечно, за что. В период, который называют еще «вампирской эпидемией», когда новоявленная раса радостно испытывала свои способности, бывало и такое, что целые деревни шли на «корм». И быть выставленной за порог в самый ливень, да еще и в рубахе (а то если бабка совсем осерчает, то даже и без нее), мне не очень-то хотелось.
– Вампир она, бабуль, – как ни в чем не бывало сдал меня Ли, за что получил пинок. Вернее, мог бы получить, если бы не встретившаяся на моем пути ножка стола. Стол наказанию не внял, а я скривилась от боли.
– Кровопийца, что ль? – переспросила бабка, изучая меня с недоверием.
– Еще какая, – Ли совершенно беззаботно продолжал прихлебывать суп, – да ты не переживай, она на диете.
– Чавось?
– Ест только демонов и оборотней, опаздывающих на занятия. Ее, собственно, для этого в Академию и приняли. Чтобы ученики не распоясывались.
Я закатила глаза и на этот раз прицельно попала куда надо. Ли скорчил обиженную мордаху, а бабка задумчиво покивала.
– А, ну это дело. А то молодежь нынче совсем от рук отбилась. Но ты их хоть, девонька, не насмерть?
– Нет, бабуль, – теперь мне уже было даже смешно. – Покусаю для острастки и отпускаю. Зато потом на уроке все как один!
Бабка одобрительно покивала и затянула историю, как в ее времена детей воспитывали хворостиной по оголенностям и что вообще-де телесные наказания душу облагораживают. Ли открыл рот, явно чтобы добавить что-то еще о моих обязанностях в Академии, но, получив очередной пинок, оправданный облагораживающими душу целями, вернулся к своей тарелке.