Основы изучения языкового менталитета: учебное пособие

Наконец, языковая картина мира отличается от мира действительности в силу специфики конкретных культур, стоящих за каждым языком. В конкретном языке (Р. Лангакер и др.) происходит конвенционализация – как бы негласное коллективное соглашение говорящих выражать свои мысли определенным образом. Например, в языке кора (Мексика, юто-ацтексткая семья) для того, чтобы сказать Свеча сгорела нужно глаголу

гореть приписать два пространственных префикса – со значением 'внутри' и 'вниз', так как говорящие на кора сводят процесс горения свечи к горению ее фитиля, которое происходит внутри свечи сверху вниз [Рахилина 1998: 283].

Также антропоцентризм языка проявляется в том, что наиболее фундаментальные черты структурного и семантического устройства языков (что принято называть «универсалиями») всецело обусловлены физическими и психическими особенностями человека. Если бы язык был дан собакам или дельфинам, исходные параметры устройства языка были бы другие – изменилась бы концептуализация времени и пространства, семантика и функции основных грамматических свойств (особенности субъектно-предикатной структуры, модальность и дейксис и пр.).

Так, если мы отвлечемся от чисто человеческих особенностей и рассмотрим человека как идеальное коммуникативное устройство, то можно увидеть, что такой, например, параметр, как средняя длина слова,

не должен быть ничем ограничен, кроме как объемом информации, которую нужно передать (в идеале бесконечно большому объему должно соответствовать бесконечно длинное слово). Однако языки мира не знают слова длиной, скажем, в 179 знаков, потому что его реальная длина ограничена как возможностями оперативной и долговременной памяти человека, так и его артикуляционными возможностями произносить речевые отрезки определенного размера.

Аналогично обстоит дело и с членораздельностью нашей речи как возможностью за счет комбинации минимальных, в том числе незначащих (фонематических), сегментов знака строить разнообразные сообщения и выражать значительное число смыслов. Если вдуматься, то идеальному коммуникативному устройству членораздельность не нужна. Напротив, было бы удобнее каждой новой реалии приписать совершенно новое, цельное обозначение, а не менять в слове дом элемент

Д на Л, чтобы получить лом. Но мы вынуждены использовать членораздельность, потому что только она поможет нам, в условиях опять же небеспредельных возможностей нашей памяти, посредством ограниченного набора элементов передавать практически неограниченное количество смыслов. Иными словами, это – свойство языка именно как человеческого языка, а отнюдь не универсально общеобязательное свойство любой абстрактной информационной системы. Вполне возможно, что какому-нибудь гигантскому компьютеру для хранения и передачи информации членораздельность и вовсе не нужна.

Точно так же и линейность

языка как последовательное разворачивание цепочки языковых знаков при передаче сообщения вовсе не является общеобязательным свойством любой информационной системы. Более того, иной раз эта пресловутая линейность существенно искажает адекватность передаваемой информации и тем самым проигрывает нелинейным способам ее передачи – например, образам живописи. Представьте себе, что нам нужно описать цветок. Мы вынуждены последовательно описывать лепестки, стебелек, листочки, тогда как схватываем-то мы образ этого цветка нашим сознанием одномоментно, сразу! Дело в том, что линейность языка есть лишь порождение адаптации человека к течению реального времени, и если бы мы могли, мы бы гораздо лучше и экономнее обменивались сообщениями и без нее (например, музыкальными аккордами, которые, кстати, тоже нелинейны).

Даже такое базовое свойство языка как знаковость, ведущее к символизму языкового мышления, обусловлено чисто человеческим способом думать о мире, наделять смыслом окружающие его вещи, которые вне человека ни в каком смысле не нуждаются и, следовательно, его не имеют. Ведь что есть знак? Это qui pro quo – «одно вместо другого», т. е. специально придуманный нами «заместитель» реального предмета в нашей мысли для удобства оперирования с этим предметом, эдакий «посредник» между мыслью и предметом. Но разве не лучше было бы постигать мир напрямую, безо всяких «посредников»? Конечно, лучше. Видимо, так и делают великие святые, мистики-визионеры и индийские йоги. Только для этого нам всего-навсего придется отказаться от языка – носителя этой именно человеческой способности представлять мир в знаках.