Как кажется, умозаключение и вывод должны считаться частями рассуждения. Это мое ощущение. Если вспомнить логику, то это отнюдь не так очевидно: логики вполне обходятся без рассуждения как обобщающего понятия, включающего в себя умозаключение и вывод. Но логики даже суждение изучают независимо от рассуждения. При этом вполне могут соотносить суждение с умозаключением, делая именно умозаключение тем, что состоит из суждений.
При этом умозаключение каким-то образом становится для логика равно выводу. Этим разным словам русского языка должны соответствовать разные понятия, для которых они являются именами. Однако их различие стерлось за время их использования логиками, и сейчас для нас почти одно и то же, что сделать заключение, что сделать вывод. Предполагаю, получилось это из-за исходной ошибки всей той логики, что числила себя частью теории познания.
Логики, которым было дело до истинности, естественно, должны были найти предмет, к которому истинность относится. Им является высказывание в споре, то есть очень узкий вид человеческой речи. Но никто из логиков не обговорил достаточно ясно, что логические построения не относятся ко всей речи. Они скромно намекали, что логика изучает лишь то, что относится к суждениям, но при этом им льстило, что их наука обретает значение всеобщности и даже всеобщего судьи для человеческого общения.
В итоге многие понятия общечеловеческой речи незаметно подменились их логическим пониманием. Так произошло и с умозаключением, которое стало сливаться с выводом. Яркий пример такого сращивания понятий можно извлечь из весьма знаменитого логического сочинения 1888 года Леонида Рутковского «Основные типы умозаключений». В нем он развивал идеи Михаила Каринского по поводу теории вывода.
Как вы видите, знания бывают опытные и выводные. И это бесспорно. Но при этом выводные оказываются обретенными не с помощью вывода, а с помощью умозаключения… Неточность. Наверное, простительная на взгляд логика. Очевидно, такое рассуждение ощущается логиками вполне логичным… Правда, от этой неточности теряют свои исконные значения два понятия русского языка, но это, наверное, мелочь.
Итак, если мы смотрим на рассуждение с точки зрения познания, все становится определенным: чтобы добывать знания, нужно либо наблюдать действительность, либо выводить эти знания из уже имеющихся. Но это определяется точкой, с которой смотрим. А если смотреть с другой точки, сохранится ли такая определенность? Скажем, с точки зрения обеспечения выживания?
Очевидно, в изрядной мере сохранится. Просто потому, что, рассуждая, мы нуждаемся в знаниях о мире и постоянно уточняем его описание, когда решаем какую-то жизненную задачу. Значит, задачу обретения знаний исключить из устройства разума нельзя. Но нельзя и делать ее главной, тем более единственной. Это перекос, искусственно вызванный тем, что получение знаний было осознано главной задачей науки еще со времен Бэкона.
При этом задача эта была вполне донаучной, в сущности, она была первобытной и магической, что и звучит в словах Бэкона о том, что знание — сила. Битва науки за знания, в действительности, была древней битвой за силу. И это оправдалось, раз Наука смогла отодвинуть Церковь с места главной опоры власти.
Но в настоящей жизни знание служебно, оно нужно лишь для обеспечения выживания или лучшей жизни. И это сразу меняет все логические построения: логика может быть наукой о познании, но только если хочет хорошо служить Науке как той божественной силе, которая вторглась в наш мир несколько веков назад. Но рассуждение служит выживанию и обеспечению решения тех задач, которые ставит перед собой душа. Иногда для проведения рассуждения нужны новые знания, но чаше все знания уже есть, а умозаключения и выводы делать все равно приходится.