Особое озарение - Как суфии используют юмор

Традиционно суфии используют юмор для шокотерапии, для снятия напряжения и как индикатор ложных ситуаций, он определенно является одним из наиболее эффективных инструментов и диагностических средств.

С тех пор, как мною опубликована серия материалов о мулле Насреддине, общепринято, что я ограничиваю суфийское учение о юморе исследованиями этого персонажа. Мы увидим далее, что адекватное использование шуток можно обнаружить не только в Насреддиновском собрании; с точки зрения юмора современная история эзотерической роли муллы интересна сама по себе.

Некоторые востоковеды, никогда не слышавшие о юморе как об обучающем средстве (хотя в английском, столетней давности, переводе нескольких историй о Насреддине тот упоминается как мастер, обладающий тайной мудростью), естественно, обвинили меня в попытке сфабриковать образ муллы в качестве обучающего персонажа. Конечно, все это "выдумал" я. Вскоре после этого один путешественник, который обосновался в Пакистане и принимал участие в суфийских занятиях по Насреддиновским историям, опубликовал статью об этом в одном межрелигиозном журнале. Когда какой-то журналист упрекнул моих критиков за поспешность выводов, их представитель сказал: "Эта статья, конечно, фальшивка, она, должно быть, написана и помещена сюда самим Идрисом Шахом!"

Сейчас маятник определенно качнулся в обратную сторону, и повсюду появляются люди, пытающиеся доказать, что шутки их собственного производства, на самом деле, содержат мудрость, и я почти каждую неделю принимаю их партиями; и усердно пишутся книги теми, кто пытается нажиться на этой тенденции. Такие люди мало что знают о предмете, но ряду ученых придется решать, как обращаться с этим фактом. Поступая таким образом, эти "писатели" попадут в ситуацию, аналогичную той, в которую попал Насреддин в шутке, где его поймали за кражей овощей.

Удивление

- Так, - сказал садовник, - что ты здесь делаешь? Ведь сад огорожен стеной.

- Меня занес сюда сильный ветер!

- А как морковь оказалась выдернутой?

- Вот так я падал.

- А в мешке что?

- Постой-ка, так и я этому удивляюсь!

Вот тут-то они и удивляются...

Действительно, одним из наиболее замечательных открытий в литературной подаче юмора является так называемое "волшебство фокуса". Каждому знакомо чувство замешательства и жгучего любопытства: "Как делается волшебный фокус? В чем его секрет?" Что ж, вам объясняют. Давление и напряжение тайны вдруг исчезают: нечто убирают, оставляя незаполненный промежуток. В этом основная причина, почему маги обычно отказываются "раскрывать свои секреты".

Когда на лекциях или в книгах объясняют, как работают шутки, для чего они используются или как с их помощью можно развить поразительно эффективные импульсы проникновения, и как они высоко ценятся в подлинных духовных кругах, этот эффект очень ясно заметен в реакциях критиков и публики. Рецензенты пишут, что "это вообще не шутки" или что "вы делаете из мухи слона", или чувствуют, что "объяснения несодержательны, поверхностны". Однако ж, если не поддаваться соблазну объяснять, шутки можно использовать так, что их оценят и одобрят, и оппозиции не возникнет. Почему же? Прежде всего, некоторые наблюдатели явно враждебны с самого начала - выискивая, что бы покритиковать. Но все это не должно нам мешать, так как они, согласно поговорке, потребовали бы "воды помокрее", если бы такое было возможно. Они страдают тем, что я называю "потребностью возражать".

Чувство разочарования, наступающее, когда обнаруживается, что объяснение не столь драматично, как ожидание, заставлявшее наблюдателя делать предположения, вызывает этот спад и последующие насмешки.

Наиболее частая форма, которую принимает разочарование, - это громкие фразы типа: "как шутка может быть духовной?", "по-моему, это не очень глубоко..." На самом же деле, сбитый с толку, если не сказать расстроенный, комментатор оказывается в таком же положении, как и мальчик с мухой. Однажды один мальчик поймал муху и расчленил ее. От мухи остались головка, тело, крылышки и лапки - сама же муха исчезла! Он не заметил, что отдельные части, лежавшие у него на ладони, когда они были вместе и действовали, и назывались мухой. Они действовали как муха, и их нельзя не считать мухой. Муха летала. Полет мухи, вопреки замешательству мальчика, был проявлением, по крайней мере, одной из ее функций. Подобным же образом, действие шутки, пока ее не начнут критически анализировать, конечно, неоспоримо. И не вина мухи, что мальчик не может понять, как и почему она летает, или почему части мухи не выглядят как целая муха. Поэтому, когда мы имеем дело с наблюдателем такой же степени поверхностности, мы, конечно, не обязаны скрывать, до чего же, на самом деле, доходит его глупость.