Особый счет

Я настолько увлекся описанием пограничной битвы, что не услышал деликатного стука в дверь. Стук повторился. На пороге показался начальник санатория:

— Если можно, подымитесь в люкс. Вас там ждут...

Не спросив, кто меня ждет, я отложил ручку и пошел наверх.

Каково же было мое удивление, когда в роскошно обставленной  гостиной люкса я застал того, кого накануне принял за чехословацкого генерала. Это был заместитель командующего войсками Харьковского военного округа Семен Туровский. С давних лет, еще со времен памятной битвы за Перекоп, я привык видеть его — соратника Примакова, бессменного начальника штаба червонного казачества — с дюжиной карандашей в одной руке и с циркулем в другой, с лихорадочно блестящими глазами, взъерошенной шевелюрой, с расстегнутым воротом. Сейчас мне навстречу, с протянутой рукой, сдержанно улыбаясь, шел строго подтянутый военный человек в мундире с золотыми позументами.

— Специально устроил в Гаграх привал... — сказал он, устремив на меня пристальный, словно изучающий взгляд своих иссиня-черных глаз.

— Что? — спросил я. — Чтобы показать новую форму?

— Хотя бы! — ответил Туровский, улыбаясь. — Еду из Москвы. С первого заседания Военного совета. Там всем членам Военного совета и выдали новую форму. Что? — продолжал он, заметив мой взгляд, направленный на его петлицы. — Удивляетесь — три ромба вместо четырех? После девальвации я получил прочное звание комкора. За границей это генерал-полковник. Я что? Потерял ромб, а иным вместо четырех ромбов дали три шпалы — полковника. Ворошилов говорит: «Чересчур много у нас развелось генералов». Вот и режут. Обиженные сунулись к наркому, а он им: «Вы знаете, какой чин Бека? Чин полковника. А он премьер-министр Польши! Так что не жалуйтесь. Поработайте, может, и дослужитесь до генерала». Как вы уже знаете из газет, Дубовому дали звание командарма второго ранга. Остался при своих четырех ромбах. А Якиру — командарма первого ранга, разумеется. Может, и ему хотелось большего. Не знаю. Все мы люди живые. Во всяком случае, маршалов у нас только пять — по числу пальцев на руке, — Туровский лукаво усмехнулся. — Климу дали за пост, Буденному — за славное прошлое, хотя чаще он брал числом, нежели умением, Тухачевскому и Егорову — за талант. У Блюхера — Перекоп. Ничего не скажешь. Между прочим, один товарищ спросил у Сталина: «Почему ввели полковников, а не генералов?» Он ответил: «Не время. Кое-кто и так ворчит: «Секли мы в гражданскую капитанов, полковников, а теперь сами их вводим». Пусть привыкнут, а там видно будет...»

— И этим занимался Военный совет? — спросил я.

— Что вы? — многозначительно подмигнул мне собеседник, усаживаясь в кресло и приглашая сесть меня. Расстегнул  ворот мундира. Закатил вверх длинные рукава. — Вот для этого я и устроил привал, чтобы встретиться с вами и кое-что рассказать. К тому же моя Вера раскисла в пути. Не выносит автомобильной езды. Я специально отпросился на три дня — забрать ее домой. Вот там с ней возится ваш врач.

Я подошел к полураскрытой двери спальни. Издали поздоровался с Верой Константиновной. В дорожном платье, с компрессом на голове, виновато улыбающаяся, она лежала на широком диване, протянув руку врачу. Как всегда, на ее бледных, худых щеках выделялись две привлекательные ямочки.

— Так вот, — продолжал комкор. — Садитесь, буду рассказывать. Прежде всего, Военный совет подбил итоги осенним маневрам. Якир провел их блестяще. Эти маневры имели не только военный, но и политический аспект. Политический даже больше, чем военный. Кое-кто и сейчас пишет за границей, что мы «колосс на глиняных ногах», что наша армия рассыплется от первого удара. После подписания пакта о взаимной помощи французы послали к нам своих генштабистов — пехотинцев, артиллеристов, летчиков. Танкист Легуэст попал к вам. На всех банкетах он превозносил наши танковые войска. Говорит, что научился многому в Красной Армии. В тон ему выступали генералы Луазо, Крейчи. Их ошеломили наши воздушные силы, наши десантные войска, наши танковые соединения, наши авиационные и танковые заводы. Итальянцы больше молчали, верно, думали над тезисами будущего доклада своему берлинскому хозяину. И это неплохо. Может, охладит пыл бешеного фюрера. О коннице наши союзники сказали: «Эффектно, но коню трудно устоять против самолета и танка». И я с ними согласен.

Туровский, разгорячась, взъерошил шевелюру, и я вновь увидел пред собой того неутомимого планировщика метких ударов по врагу, каким я его знал прежде.

— Обо всем этом говорилось на Военном совете. И здорово — впервые нарком собрал вокруг себя полководцев. Выслушал их, советовался с ними. Отмечаю — определяются две линии. Линия Тухачевского, требующего усиления механизации войск, и линия Буденного, возлагающего все надежды на конницу. Я, и не только я, хотя и провел всю гражданскую войну в кавалерии, за Тухачевского. Все члены Военного совета пели дифирамбы Якиру за маневры, конечно...