Особый счет

— Так вот, — продолжал Круглов. — Не случайно наградили многих товарищей за первомайский парад. Скажу по секрету — готовилось покушение на вождей. Какая-то сволочь, учитель из Горького, с бомбой за пазухой затесался в колонну демонстрантов. Наше счастье — вовремя его обнаружили. Троцкисты не спят. Вот до чего мерзавцы докатились, до терроризма... Вспомни снимок в газете «Правда». Президиум совещания жен. Весник и Манаенкова со счастливыми, смеющимися лицами, а вожди чем-то озабочены, строги, серьезны. Сталин, Орджоникидзе, Молотов, Калинин, Ворошилов, Каганович. Все их помыслы о пятилетке, а тут троцкисты лезут из грязных щелей. Ну, ничего, сейчас искореним всех, кто стоит на нашем пути. Если враг не сдается, его уничтожают... Мы им вождей не дадим, не дадим нашего Сталина!..

Это сообщение встревожило меня. Люди лезут из кожи, чтоб выковать надежную силу для отпора врагу, а оно, вражеское подполье, таится среди нас, не сдается, что-то затевает, действует... С восхищением подумал о недремлющих чекистах, о моем земляке Воловиче.

Мы пошли в поликлинику. С Кругловым, после перевязки, направились к выходу. И вот чудо — нам навстречу шла Флорентина д'Аркансьель. То, что она имела доступ в лечебное заведение Штаба, кое о чем говорило. Широко улыбаясь, она протянула руку. Следом за ней шел небольшого роста, упитанный, краснощекий мужчина лет двадцати пяти.

— Знакомьтесь, — сказала она. — Это мой Биби. Все же приехал из Парижа. — Посмотрев счастливыми глазами на мужа, добавила: — Это тот комбриг из Гагр, о котором я тебе говорила.

Молодой француз искоса посмотрел на меня. Поздоровался. Я познакомил чету с Кругловым. Потолковав минут пять о малозначащих пустяках, мы попрощались. Покинули поликлинику.

— Какая женщина! Где ты с ней познакомился? Вот это экземпляр! — с чисто южным восторгом воскликнул Круглов. — Вот ты сразу подумаешь: «Круглов бабник». Ничего подобного! Я музыкант, а у этой парижанки не голос — музыка...

Круглов направился к себе, я — в бюро пропусков. Спустя полчаса комкор Геккер, приняв меня радушно, вручил  мне красную атласную коробку. В ней находились серебряная ручка и карандаш.

— Это вам подарок из Парижа от майора Легуэста. А! патефон с пластинками мы послали на Дальний Восток капитану Некрасову.

Григорий Штерн, доверенное лицо наркома, позвал меня к себе. Перейдя на кабинетную работу всего лишь с полка, он во время присвоения новых званий получил два ромба. Вручив мне за большие Киевские маневры подарок наркома — ручные часы, Штерн сказал:

— Стремлюсь в строй. Хочу в танковые войска. Не примете ли меня к себе на стажировку? Дадите мне какой-нибудь батальончик!

Я ответил согласием. Но комдив Штерн вскоре был назначен командиром 7-й кавалерийской дивизии, той самой, которой после гражданской войны недолго командовал Гай. Потом он отправился в Испанию. За Гвадалахару получил орден Ленина. После избиения полководческих кадров стремительно вознесся по лестнице военной иерархии — занял на Дальнем Востоке место маршала Блюхера. В самом начале Отечественной войны начальник противовоздушной обороны страны, командарм второго ранга Штерн был расстрелян.

Вечером в вестибюле гостиницы «Метрополь», где я остановился, меня окликнул коренастый, с топорным крупным лицом человек. Это был Исидор Крот, в прошлом директор Ленгиза, а теперь замначглавка Наркомтяжпрома. Два года назад мы с ним встретились у В. Я. Чубаря. Влас Яковлевич, указав на Крота, сидевшего в его кабинете, сказал:

— Это хозяин всех радиозаводов. У них срывается оборонный заказ. Наш завод не дает деталей к рациям для танков и подводных лодок. Что будем делать?

Чубарь лучше меня знал, что надо делать. Но таков был стиль Предсовнаркома Украины, не подавлявшего инициативы подчиненных. Я поддержал просьбу «хозяина радиозаводов». Тут же было составлено нужное постановление, и Крот получил все, что ему причиталось.

— Что делаете вечером? — спросил меня Крот.

— Ничего! — ответил я.

— Поедем в гости к моему другу. Не смущайтесь — это тоже военный. Начальник Технического управления Красной Армии Стефан Бордовский. Мы только вернулись с ним из Америки — размещали там заказы.

Вечером поехали на Арбат, в дом военведа. Открыл нам  хозяин. Провел в гостиную, которая вполне подошла бы под манеж.

— Живем по-холостяцки. Пойду похозяйничаю, — сказал он. Дав нам журналы, сам ушел в комнаты.

Мы углубились в чтение. В гостиную кто-то вошел. Я поднял глаза. В полосатой пижаме, с удивленным лицом, стоял перед нами Халепский. Я растерялся. Посмотрел на лукаво улыбающегося Крота. Вот это так подвох! Пойти к одному, а очутиться в гостях у Халепского, с которым я еще днем попрощался. Что он подумает обо мне? Нахал, лезет в дом. Я рывком поднялся, зло посмотрел на своего спутника, направился к выходу.

— Остановите этого чудака! — услышал я за спиной.

Крот нагнал меня у дверей, вернул. Тут же стал бормотать, что с 1918 года вечный холостяк Бордовский живет в одной квартире со своим другом Халепским.