Останови часы в одиннадцать

За ремонт старик брал мало. Всю свою жизнь он скорее играл и любовался миниатюрными внутренностями часов, этим искусственным сердцем бегущего времени, чем зарабатывал на них. Когда у него было много работы, когда ему в руки попадал шедевр – тогда он брал дорого. Ремонт же современных наручных часов, детищ машин и фабрик, всерьез не принимал: это был его хлеб. Он любил чинить старинные часы ручной работы. Именно такая луковица и была сейчас у него в руках. Уродливая с точки зрения современных – прости господи – эстетических требований, но с благородным сердцем.

– В часах ценится механизм, – пробормотал он, адресуясь скорее к себе, чем к клиенту, – только механизм. Вы рассматриваете часы?

Ответа не было, и тогда он быстро взглянул на пришельца, откладывая работу.

– Покажите, что там у вас?

Пришелец смотрел как-то странно. Старика не удивило время, в которое тот обратился к нему за услугой, он вообще не интересовался людьми. Для него они были носителями часов – его мог заинтересовать только тот, у кого были интересные часы. Поскольку ответа и на этот раз не последовало, старик спросил:

– Вы, верно, не из Брудно?

– Нет.

– Уже поздно, ну хорошо, давайте. Я понимаю, что у людей теперь нет свободной минуты. Зачем нам вообще нужны часы? Никакого покоя. У кого сейчас есть возможность, сидя в кресле, послушать бой часов? Разве я не прав? А?

– Вы меня узнаете?

Старик наконец внимательно посмотрел в лицо клиента. И опять улыбнулся:

– Простите, нет. Хотя зрение у меня хорошее.

– Этого не может быть, – медленно сказал пришелец. Он почувствовал, как по коже прошел мороз. Не холод, а именно мороз. – Этого не может быть.

– Почему? – удивился старик. – Разве человек в состоянии запомнить всех людей, которых он встречал в жизни? Разве часовщик в состоянии запомнить лица всех своих клиентов? За полвека. Что вы!

– Всех? – повторил пришелец. – Всех… нет. Но одного – да!

Старик отодвинулся от стола, стал подниматься, и его сгорбленная спина как-то выпрямилась, лицо разгладилось. На его старческий облик наложился тот, молодой, энергичный, вызывающий доверие. Пришелец никогда его не забывал. Даже во сне. Вновь вернулась уверенность, четкость решений. Он опять владел собой. Он знал, зачем пришел сюда, опять был уверен, что никогда, ни на секунду не подвела его буссоль памяти и время не оборвало старой нити. Ничто не в силах было стереть прошлое.

– Одного человека? – спросил старик, и хотя его голос слегка дрожал, в нем звучало достоинство. Слух не обманывал пришельца. Он не ошибался. Это было достоинство. – Да, может быть, и был один такой человек, – продолжал часовщик, и его голос не выражал уже никаких эмоций, – но он… этот человек, не вы. Это был прекрасный парень.

– Это я! – выдавил пришелец. – Уже не такой прекрасный, но я! Ты думал, что никто уже не придет. Нет никого и ничего. Я искал тебя. Долго. И вот нашел.

Про себя он подумал: слишком долго. Так долго, что ненависть уже прошла и осталась только обязанность. Но это даже нельзя было назвать мыслью – отблеск мысли.

Они смотрели друг на друга, разделенные столом, на котором лежали части карманных часов. Но, несмотря на растущее волнение, пришелец видел, что Часовщик его не боится. «Почему?» – мучил его вопрос. Но он опять был во власти решения, поддерживавшего его все 28 лет поиска, забыть о котором не давала вечно живая, выжженная, выбитая в памяти картина той ночи.

– Останови часы на одиннадцати, – сказал он и не узнал своего голоса.

Старик не спеша повернул голову, окинул взглядом стены. Рассматривал свои часы? Проверял время?

– А ты пришел, Франэк… в одиннадцать… столько лет спустя… Много же надо было положить труда, чтобы найти старого человека! Я… не виновен… Я был не виновен. Выслушайте меня…

Звонок тревоги зазвенел в мозгу пришельца. Он знал, уже знал, что если разрешит старику говорить, то не сможет вынуть руки из кармана и станет жалкой, смешной фигурой, никому не нужной, даже себе. Человеком, который проиграл жизнь во имя химеры, глупцом, живущим иллюзиями. А ведь та ночь действительно была.

Старик прочитал приговор в глазах пришельца. Никакие слова не могли его спасти. И он совсем не был уверен, что хотел бы купить себе жизнь, цепляясь за штанины этого, сегодня совершенно чужого мужчины.

Ночной гость достал оружие скупым, тренированным движением и сделал только один выстрел. Потом опустился на колени и приложил ухо к сердцу старика. Оно не билось.

«Это единственное, что меня никогда не подводит, – подумал он без всяких эмоций. – Рука и глаз».

Он поднял тело и перенес его на кровать. Проследил, чтобы голова умершего легла на подушку.

«Это все, что я могу для тебя сделать, – подытожил он холодно. – Никто из наших не был бы на меня за это в обиде».