Останови часы в одиннадцать

Анна хотела добавить еще что-то, убедить его, но слова застряли в горле, она закашлялась. Обхватив руками голову, съежившись, она искала успокоения у него на груди. Он прижал ее к себе. От ее учащенного дыхания рубашка стала влажной. Он чувствовал, как дрожат ее плечи. Кашель постепенно утихал.

— Как хорошо, — шепнула она. Потом подняла голову, вытерла слезы. Беззвучно зашевелила губами. Быстро поцеловала его и сразу же оттолкнула.

Он остался стоять с протянутыми руками, как нищий. Она повернулась и сбежала со ступеней террасы.

— Анна! — крикнул он.

Она быстро шла среди деревьев. Он побежал за ней.

— Анна! — кричал он.

Анна не обернулась. На мгновение она погрузилась во мрак, но потом опять вышла в полосу лунного света.

— Остановись, не делай меня смешным!

Анна остановилась. Посмотрела вверх на конную статую Великого Фрица.

— Негодяй, — сказала она. Хенрик схватил ее в объятия.

— Пусти, — приказала она.

Он отступил. «Раскапризничавшаяся девчонка, черт бы ее побрал!»

— Можно, я тебя поцелую? — спросил он.

— Нет.

— Обниму тебя?

— Нет.

— Я люблю тебя. Она крикнула:

— Нет! Умоляю тебя, ни слова об этом! Нет, нет, нет!.. Потом: — Послушай, разреши им отсюда уехать. Возьми, что они тебе дают. Не будь таким гордым.

— Это бандиты.

— Я не уверена.

— Они приехали сюда, чтобы грабить.

— Пусть грабят. Нас это не касается.

— Перестань, ради бога! — воскликнул он. — Зачем ты об этом говоришь! Именно сейчас!

Она молчала.

— Пойдем ко мне, — сказал он.

— Нет.

— К Смулке бы ты пошла! — крикнул он в бешенстве.

— Не пошла бы.

— А ко мне пойдешь, — сказал он и схватил ее за руку. Она застонала:

— Отпусти, мне больно.

— Пойдем.

— Пусти.

Хенрик тянул ее, она спотыкалась, так дошли до гостиницы.

— Дурак, — говорила она. — Честный идиот. Чего ты от меня ждешь? Невинного чувства? Ангельского тела? Это ушат с помоями, дурачок. Клоака! Пусти меня, я пойду сама!

Он отпустил руку Анны, и она начала растирать ее, морщась от боли. У входа в отель они остановились. Анна подошла к нему:

— Сказать, какая такса была у меня в лагере?

Он отпрянул.

— Сказать? — наступала она.

— Нет.

— Я могу ее тебе назвать.

— Нет!

— Ну тогда заткнись, и чтобы я не слышала ни одного благородного слова!

Да, теперь он все понял. Но внутренне противился этому. То, что она ему сообщила, не имело значения. Он хотел ее утешить, но в ее глазах не было слез.

— Пани Анна… — начал он. Возвращение к «пани» было таким же неожиданным, как недавний переход на «ты».

14

Скрипнули массивные петли, в портале отеля стоял слегка сгорбленный Шаффер.

— Какая чудесная ночь, пан профессор, — сказал он. — Я не удивляюсь, что вы не спите, это потому, что у вас романтическая душа. Остальные давно легли и храпят вовсю, в коридорах ни одной живой души, темно и тихо, я не слышал никаких подозрительных звуков, за исключением одного номера, в котором орал тот невысокий, гладко причесанный пан. Я вам не мешаю? Можете не отвечать, я догадываюсь, что мешаю, так же, как и эта луна, пани такая красивая, пана тоже бог не обидел, но представьте себе, пан профессор, что за многие месяцы это первая ночь, когда я нахожусь в обществе людей, да еще таких высокообразованных. Не выпить ли нам по этому случаю? У меня большое желание, но я хотел бы наконец выпить в компании интеллигентных людей.

— Чего он хочет? — спросила Анна.

— Выпить с нами.

— Ну что ж.

Шаффер возвратился с подносом, на котором стояли три рюмки. Хенрик смотрел, как Анна пьет, прищурив глаза, как будто вместе с вином она вливала в себя неземное блаженство, словно боялась, что, когда она их откроет, потекут ручьи слез. Потом Шаффер взял пустые рюмки и ушел назад. Они сели на ступенях террасы. Становилось темнее, луна опустилась ниже и пряталась за крышами домов.

— Вы хотели бы жить в лесу? — спросил Хенрик.

— Нет.

— Не со мной, с кем-нибудь другим, вообще…

— Может быть.

— Мне обидеться? — спросил он. Она вздохнула. Как если бы действительно страдала.

— Нет, — ответила она.

— Ас кем же?

— Не знаю. С каким-нибудь хорошим человеком. Но в лесу мне жить не хотелось бы.

— Вы замуж собираетесь?

— Может быть. За какого-нибудь хорошего человека. И старого. Чтобы как можно меньше иметь с ним дело.

— И вы считаете, что будете хорошей женой?

— Разумеется.

— Верная?

— Конечно.

«Она тоже хочет чистоты, — подумал он. — Только понимание чистоты у нее специфически женское. Если честь, то и раскаяние, и удобства, и материальная обеспеченность».

— А что, если вам понравится другой мужчина?

— Не нужны мне никакие мужчины.

— А если?

— Я повторю себе то, что сказала вам: «Я ушат с помоями, и мне нечего дать ему взамен».

Луна зашла за крыши домов, и темнота сгустилась.

— Вы никогда не сможете это забыть? — допытывался он.

— Никогда.

— Надо забыть.

— Нет, надо помнить.

«Сейчас я ей скажу, — твердил он про себя. — Скажу такое, от чего ей тошно станет».

— Попробую описать вам ваше будущее, — начал он. — Я не хиромант, но прошел лагерь, вы тоже, вчера я был на станции, видел там одну девушку, ее внешность меня поразила, я прекрасно помню ее лицо, хотя она мне только улыбнулась и я не обмолвился с ней даже словом.