Останови часы в одиннадцать

Взяла поднос с чашками, поставила его на пол перед единственным предметом — тахтой, накрытой ковром.

— Мне нравится здесь иногда вздремнуть, — объяснила она, — хотя воняет красками и терпентином.

Она села у его ног на подушку, рядом с подносом. Подала кофе и только тогда внимательно посмотрела ему в глаза:

— У тебя какие-нибудь неприятности?

Он пожал плечами. Обвел рукою стены, охватывая этим жестом портреты.

— Играешь в психологию? Заглядываешь людям в черепные коробки? Они это любят?

— Не знаю. Я люблю. Люди в массе не понимают, что портрет — это не фотография. И очень рады, когда похожи. Мою идею они чаще всего не замечают.

— И потому можешь на это жить? Разве не так?

— Пожалуй.

— А когда они тебя раскусят? Что будет тогда?

— Я перестану зарабатывать, и, может быть, один мой портрет когда-нибудь окажется в музее, — ответила она полушутя-полусерьезно.

— Они давно тебя должны разоблачить, Баська! — рассмеялся он.

— Спасибо за комплимент.

— Никакой не комплимент. Как странно, что они не видят, что ты рисуешь.

Она нахмурилась.

— Не так странно. Я не котируюсь на рынке. Мною не интересуются.

— Может, теперь заинтересуются. Идет смена курса, верно? Гуманизм снова в моде.

— Я никогда не интересовалась сменой курсов, — ощетинилась она.

Но он решил этого не замечать. Он хотел узнать, кем была и кем стала девушка, которую он любил.

— Поэтому я не понимаю, как ты можешь жить, — сказал он провокационно, — люди твоей профессии обязательно гонятся за успехом.

— От этой гонки бывает одышка, — прервала она его резко. — Не путай художников с ловкачами, держащими нос по ветру. Я писала портреты, — сказала она уже спокойно, — и во времена авангарда, и сейчас, и дальше буду заниматься тем же. Это все только кодовые названия. За ними скрывались тактические уловки разных людей, ловких и менее ловких, дьявольски умных и просто дураков. Прогрессивное искусство очень легко отличить, как хвойное дерево от лиственного. Пусть никто не убеждает меня в обратном, — бросила она гневно.

Тут он вспомнил, что прошло 28 лет и все, в том числе и людей, хорошо знакомых людей, надо выстраивать в этой перспективе.

— Тебя интересуют социальные преобразования! — сказал он истасканную фразу с оттенком упрека.

Она не хотела замечать в его словах издевки.

— Я не люблю лозунги, — сказала она прямо. — Хотя на самом деле все так и есть. Может быть, это покажется смешным, но в лозунгах содержится правда. Мы сделали из правды лозунги, идиоты, и теперь не знаем, как от них избавиться. — Она остановилась. — Меня интересует все, что меняется. Нет ничего ужаснее застоя. Жизнь в принципе очень коротка, кончается она абсурдно, и было бы нелепо, если бы человек не хотел построить что-то более разумное, чем то, что он получил в наследство. Увековечивать, копировать — бессмысленное занятие. Творить, да, это еще чего-то стоит перед лицом быстротечной жизни.

При слове «быстротечной» у него внутри что-то екнуло, как будто его ткнули иголкой. Ему захотелось ответить ей тем же.

— В тебе говорит художник, — сказал он с горечью. — Все вы, в сущности, тянули, тянете и будете тянуть влево. Каким бы это «лево» ни было.

Она упрямо замотала головой:

— Я не тяну в какое-то абстрактное «лево». Должна тебя разочаровать. Я реалистка. Сегодня коммунисты определяют все перемены в мире. И будут определять завтра. Скажи, зачем ты ко мне пришел? С того дня в пуще прошло много лет.

Последняя се фраза показалась ему почти бестактной, неделикатной, хотя обвинять ее в этом было не совсем справедливо, поскольку он отыскал ее сам.

— Оставь этот день, Баська. Хорошо? — сказал он чересчур резко. — Я сам не знаю, зачем пришел. Хотел тебя видеть.

— А мои слова все испортили? Да? — Она улыбнулась. — Я к этому привыкла. Но ты знаешь, что я не люблю принуждать себя врать. Даже для старых друзей.

— Дело не в этом, Баська, — сказал он устало. — Политика меня интересует постольку-поскольку. Еще вчера я должен был поехать в Яшовец в неплохой дом отдыха горняков. На десять дней. Не получилось.

— В ноябре на курортах скука смертная, — охотно согласилась она. — Я не люблю проводить отпуск на одном месте. Летом мы всегда ездим. Ты хорошо сделал, что пришел, — добавила она несмело.

Он улыбнулся и погладил ее по волосам.

— Не знаю. Вечером я уезжаю, — сказал он решительно. В ее глазах мелькнуло удивление:

— Куда?

— В Закопане, — когда он сюда входил, он не знал, что туда поедет.

— По проторенному пути? — съязвила Баська.

— Почему?

— Обычная трасса, — сказала Баська, — из Кракова в Закопане. — Но спокойствие ее было чисто внешним, на самом деле она пыталась понять, чего он от нее хотел или хочет, но не смогла и переменила тактику.

— Что тебя беспокоит, Франэк? — она произнесла это имя нерешительно, тихо, а может быть, ему только так показалось. И в этом не было бы ничего странного, если бы она считала, что оно давно уже забыто и никогда не было настоящим. — Через минуту будет поздно, — предостерегла она. — Помни. Я тебя предупреждала.

«Ха, если бы через минуту, — подумал он. — Уже давно поздно. По крайней мере 28 лет».