Остановки в пути

— Вы — граждане Израиля, значит, шансов получить вид на жительство в Америке у вас нет. А Италия сейчас иностранных рабочих и иммигрантов вообще не принимает. Впрочем, вы же все равно не хотите остаться в Италии. Почему бы вам не вернуться к себе в Израиль? Это же еврейское государство. У евреев наконец-то есть родина. Вот нам, русским эмигрантам, такая удача не выпала. Наша страна до сих пор в руках инородцев, безбожных временщиков. Нам возвращаться некуда.

— Каждый имеет право жить, где хочет, — выпалил я, хотя родители строго-настрого приказали мне молчать.

Тут Зайцева рассмеялась громким, пронзительным смехом, который постепенно перешел в хихиканье.

— Давненько я таких остроумных шуток не слышала, — произнесла она.

Родители велели мне умолкнуть.

— Так почему бы вам не вернуться в Израиль? — повторила Зайцева.

Отец стал многословно пояснять свою позицию, упомянул о тяжелом экономическом положении, о войне, о плохом отношении к иммигрантам, о коррупции, о жесткой партийной системе, о засилье религиозных ортодоксов, о наплыве арабов и евреев с Ближнего Востока, о разных этнических группировках, которые друг друга терпеть не могут, о царящей в Израиле неразберихе, которую терпеть не может лично он, о нескончаемых конфликтах. В заключение он добавил, что желает своему сыну, то есть мне, лучшей жизни, чем та, что ожидает меня в Израиле.

— Израиль — это то ли базар, то ли дискотека, не разобрать, — завершил он свой монолог.

— Знаете, меня все это как-то не убеждает, — пренебрежительно отмахнулась Зайцева. — А потом, вы же прожили несколько лет в Австрии. Возвращайтесь туда. Весьма вероятно, что разрешение на работу вы там получите. Экономическая ситуация в Европе лучше, чем год назад.

И снова отец стал многословно пояснять свою позицию, упомянул о старых фашистах, о своей бабушке — ее убили фашисты в годы войны.

Зайцева пожала плечами.

— Ну, при чем здесь это? И потом, ее уже тридцать лет как в живых нет, да и эпоха фашизма давно в прошлом. В Австрии сейчас даже канцлер — еврей, вы разве не знали?

Со стены на нас добродушно посматривал Лев Толстой, густая борода придавала ему сходство с Саваофом, а его последовательница тем временем нырнула в ящик письменного стола и вытащила ворох разноцветных брошюр, набранных мелким шрифтом листовок и формуляров.

— В Австралии принимают только высококвалифицированных специалистов, — комментировала она, перелистывая брошюры. — В Новую Зеландию вы сможете приехать, только если у вас там есть родственники. Канада практически закрыла границы. В Канаду два года назад надо было пробовать. Если хотите негров угнетать, что ж, милости просим в консульство Южно-Африканской Республики. Может быть, там повезет.

Что такое Южно-Африканская Республика, я не знал и представил себе, как отец с хлыстом в руке гонит по джунглям испуганных негров. Родители посмотрели друг на друга.

— Об этом и речи быть не может, — сказала мама.

— Ну, как хотите, — равнодушно протянула Зайцева.

Не поднимая глаз, она еще полистала брошюры.

— Остается Латинская Америка: Аргентина, Бразилия, Венесуэла, Эквадор и еще пара стран.

— Ну, даже не знаю, — задумчиво пробормотал отец.

— А между тем выбора у вас нет! — властно подчеркнула Зайцева. — Либо в Израиль, либо в Латинскую Америку. Почему бы вам, скажем, не поехать в Аргентину? Там, в конце концов, сотни тысяч евреев живут.

С этими словами она сунула родителям несколько брошюр и адреса консульств.

Такой поворот событий меня не слишком вдохновлял, потому что с Латинской Америкой для меня ассоциировались только карнавал, пляски и танго. Ни то, ни другое, ни третье меня абсолютно не интересовало. К тому же я знал, что в Аргентине жил самый страшный фашист после Гитлера — Эйхман — и еще многие, совершившие такие же преступления. По крайней мере, об этом однажды рассказывала наша израильская учительница на уроке истории. Эти фашисты наверняка и сейчас охотятся на еврейских детей. Тогда все понятно: эта злобная толстуха с маленькими серенькими глазками посылает меня на смерть. Я почувствовал, как меня охватывают ярость и отчаяние. Больше всего мне хотелось схватить с ее стола массивное пресс-папье в форме яйца и запустить им в окно. Вместо этого я встал со стула, немного подумал, быстрым движением схватил коробку конфет, так же стремительно засунул в рот целую пригоршню, впился в них так, что зубам стало больно, и еще, и еще, и еще…

Отец выхватил у меня коробку, мама размахнулась и дала мне оплеуху. Потом они оба закричали, что изобьют меня до полусмерти, что я это на всю жизнь запомню. Мама начала сбивчиво просить извинения у синьоры Зайцевой. Но та лишь сухо сказала: «До свидания!», положила коробку в ящик письменного стола и заперла на ключ.

Мы молча брели к трамвайной остановке. Дребезжанье трамваев тонуло в шуме голосов, в музыке, доносившейся из баров и кафе. Я не мог закрыть рот: ощущение было такое, будто в нем разорвалась шоколадная граната. И тут отца охватил приступ неудержимого смеха.