«…оставаться самим собой…»

…Дом в Пигготте мне больше по душе, чем Белый дом. М-с Рузвельт высоченного роста, обворожительная и совершенно глухая. Она практически ничего не слышит, когда к ней обращаются, но так мила, что большинство людей этого просто не замечают. Президент по-гарвардски обаятелен, беспол, женственен и похож на огромную даму — министра труда. Вот так так, он полностью парализован ниже пояса, и требуется немало усилий, чтобы усадить его в кресло и перевозить из комнаты в комнату. В Белом доме очень жарко — кондиционер только в кабинете президента, а еда — хуже не бывает. (Это между нами. Гость не должен критиковать.) Нам подали суп на дождевой воде, резинового голубя, чудный салат из вялых овощей и присланный каким-то почитателем торт. Восторженный, но неумелый почитатель… Президента и м-с Рузвельт фильм «Испанская земля» очень взволновал, но оба сказали, что в нем маловато пропаганды.

Я рад был побывать и у них и в Голливуде и посмотреть Белый дом, но жить в нем мне бы не хотелось… Марта Геллхорн, устроившая нам приглашение на обед, перед вылетом в Вашингтон съела в аэропорту три сандвича. Мы тогда решили, что она спятила… Просто ей частенько приходилось бывать в Белом доме. Во всяком случае, меня там больше не будет.

Дорогая мама, простите меня за то, что я возвращаюсь в Испанию. Все, что вы говорили о необходимости остаться и воспитывать мальчиков, очень правильно. Но когда я был там, я обещал вернуться, и, хотя всех обещаний сдержать невозможно, это я не могу нарушить. В противном случае, чему бы я мог научить моих мальчиков…

Вы всегда были такой примерной и в равной степени заботились как о земной, так и о потусторонней жизни… А я пока что утратил всякую веру в потустороннюю жизнь… С другой стороны, на этом этапе войны я абсолютно перестал бояться смерти и т. д. Мне казалось, что мир в такой опасности и есть столько крайне неотложных дел, что было бы просто очень эгоистично беспокоиться о чьем-либо личном будущем. После первых же двух недель в Мадриде у меня появилось такое безликое чувство, когда забываешь о том, что у тебя есть жена, дети, дом, катер… Без этого невозможно по-настоящему выполнять свои обязанности. А сейчас пробыл дома достаточно долго… и старые ценности снова вернулись, и теперь нужно опять научиться забыть о них. Так что не надо напоминать мне о том, как трудно им приходится. Я тоже имею об этом кое-какое представление. Впрочем, хватит…

Передайте наилучшие пожелания всему семейству в Пигготте…

ЭРНЕСТ

31 января 1938 года

Хэдли Моурер[16]

Ки-Уэат

Дорогая моя Хэдли,

…я вернулся сюда только позавчера, и за девять месяцев накопилось полно писем и прочих бумаг. Да еще ужасная ностальгия по Испании. Передай Полу, что я как-нибудь расскажу ему про Теруэль… Мэттьюсу и Делмеру (амер. журналисты, аккредитованные в Мадриде — В. П.) отказали в разрешении ехать в Теруэль и мне пришлось поручиться за них… Первый репортаж о битве (за Теруэль. — В. П.) я отправил в «Нью-Йорк таймс» на десять часов раньше Мэттьюса, потом вернулся на фронт, участвовал в наступлении вместе с пехотой, вошел в город вслед за ротой саперов и тремя ротами пехоты, написал и об этом, вернулся и уже готов был отправить прекрасный репортаж об уличных боях, когда получил телеграмму от НАНА. Они сообщали, что им больше не нужны мои корреспонденции. Должно быть, это им слишком дорого обходилось. Итак, эти католики в редакции «Таймc» выбросили мой материал, вычеркнули мое имя из корреспонденции Мэттьюса, и прошлой ночью, лежа в постели, я прочел в газете о том, что Мэттыос единственный из корреспондентов, кто действительно был в Теруэле. Но сначала «Таймс» вновь захватила город для Франко, сославшись на официальное сообщение из Саламанки[17]

. Они отказались печатать мои корреспонденции, и НАНА телеграфировало мне, чтобы я прекратил работу. Ну что ж. Конечно, пора научиться кушать все это дерьмо, но я никак не могу привыкнуть к вкусу. Мэттьюс замечательный парень, и я рад, что смог оказаться полезным ему. Но когда три месяца ждешь события, которое должно произойти, а потом твою работу полностью саботируют… и лишь набрасываются на твою книгу, то подумываешь не сменить ли фамилию и не начать ли все сначала[18].

Дорога домой очень утомила меня — все время штормовой ветер, и в такую погоду я сам привел сюда лодку из Майами. Слишком устал, чтобы писать. Пожалуйста, извини. В Мадриде написал пьесу («Пятая колонна»), которая тебе, должно быть, понравится. Не знаю, поставят ли ее когда-нибудь, но мне на это наплевать… Они (критики) уже не могут причинить мне такие неприятности, как раньше, когда я был молодым. Даже испугать меня им не под силу… Не обращай внимания на мое настроение. Завтра, возможно, опять буду чертовски жизнерадостным. Мистер Хемингуэй быстро оправляется от ударов. Извини за мрачное письмо… Прими мою любовь и передай наилучшие пожелания Полу. Я люблю вас обоих.

ЭРНЕСТ

26 марта 1938 года

Джону Дос Пассосу[19]

Париж

Дорогой Дос,