Оставшиеся в тени

Итак, до 1964 года здесь еще находился санаторий «Высокие горы»! Он был, как видно, лечебной базой Центрального института туберкулеза. Вот откуда двойственность обозначений местонахождения М. Штеффин в телеграммах и дневниках Брехта: то Центральный институт туберкулеза, то санаторий «Высокие горы», оба по адресу Чкалова, 53… В данном случае это одно и то же — вот этот дом…

Хорошо. Но куда подевалась туберкулезная лечебница после 1964 года? Ее персонал, архивы? У кого осведомляться об этом в спортивной здравнице?

Я уже начал свертывать авторучку, как вдруг глаз выхватил из — соседних стенгазетных столбцов то, что было, пожалуй, прямым советом, как поступать дальше.

Со всех ног бежать к той, кому посвящена заметка!

Во всяком случае так мне показалось. Это была небольшая статья под фотографией, называвшаяся «Наши ветераны. Рахиль Савельевна Шатхан». Из заметки следовало, что в нынешнем октябре 1976 года коллектив физкультурного диспансера провожает на пенсию врача-фтизиатра, отдавшего пятьдесят пять лет медицине. Человек это поистине необыкновенный: «Работала в госпиталях еще в гражданскую войну… — читал я. — Знала Коллонтай, Людмилу Сталь… Член КПСС с 1931 года… В годы войны сменила стетоскоп на скальпель хирурга. По двое суток не отходила от операционного стола… Имеет восемь правительственных наград…»

Но суть для меня была заключена в одной половине фразы: «…с 1932 года — главный врач санатория «Высокие горы».

Если уж Рахиль Савельевна так прочно осела здесь, то вполне могло быть, что она работала главврачом и в мае 1941 года. Сменить «стетоскоп на скальпель» — это похоже — она могла отсюда. Тогда, если она и не помнит истории с сотрудницей Брехта в самый канун войны (такая памятливость для главврача, конечно, маловероятна), то во всяком случае обрисует обстановку, сориентирует, назовет имена. Одним словом, мне нужен ветеран!

…И вот спустя какое-то время мы вполголоса переговаривались в комнате с крашеными белыми стенами и видом на Яузу, где провела последние дни Грета. Со мной была та самая «очень внимательная и любящая Грету» (как сказано в письме М. Я. Аплетина от 3 июня 1941 г.) женщина-врач, которая делала тогда все, чтобы отстоять ее жизнь…

Расскажу по порядку.

Рахиль Савельевна Шатхан оказалась полной, кряжистой женщиной, с румяными щеками и белыми, как екатерининский парик, волосами. На ее лице умом и волей светятся два разноцветных, по-стариковски слезящихся глаза — зеленый и темно-синий. Годы согнули ее, она ступает грузно и, когда идет по коридору, похожа с расстояния на катящийся монолит.

Все ее знают в физкультурном диспансере. И все от врача до нянечки стараются первыми поздороваться. В самом деле, это необычное явление, чтобы человек до восьмидесяти лет работал с такой памятливостью и сноровкой и чтобы его, при довольно крутом и властном нраве, так безраздельно почитали. Она и на пенсию перешла только что, 27 октября, точно в день своего восьмидесятилетия. И то потому, как сказали мне в диспансере, что сама сочла, что на девятом десятке работать вроде бы неприлично. Такая эта Рахиль Савельевна!

Вначале, когда мы устроились в пустом административном кабинете, беседа протекала так:

Да, она работала в мае 1941 года главврачом санатория «Высокие горы», который был одновременно терапевтической клиникой Центрального института туберкулеза, сказала Рахиль Савельевна. «А почему вас интересует именно это время?» — «Конечно, много воды утекло, — осторожно заметил я, — тем более что у главврача масса всяких дел и забот, но, может быть, у вас все-таки сохранился в памяти случай, который произошел тогда с одной немкой… Она была иностранка, по фамилии Штеффин. Может, вам еще что-нибудь подскажет и то, что она была сотрудница немецкого писателя Брехта?.. Маргарет Штеффин…» — «Это был не случай, — серьезно заметила Шатхан. — Она умерла…» — «Так вы помните!» — удивленно воскликнул я. «Конечно, — невозмутимо отвечала Рахиль Савельевна. — Я была ее лечащим врачом…» — «Не может быть!!!» Это была уже чистая фантастика. «Чего не может быть? — не поняла Рахиль Савельевна. — Позвонила директор нашего Центрального института Лебедева Зинаида Александровна. (Она жива, заведует кафедрой туберкулеза в университете Патриса Лумумбы). Говорит, нужен врач, знающий немецкий язык. Так что привезут больную, ведите ее сами, Рахиль Савельевна! Я по-немецки говорю с гимназии… Впрочем, оказалось, отчасти перестарались. Это Брехт не владел русским, а Марго (так ее у нас называли) даже очень хорошо говорила по-русски…» — «Марго? — повторил я. — Так вы, может, даже помните и Брехта?» — «Хорошо помню, — с прежней свидетельской бесстрастностью произнесла Рахиль Савельевна. — Привез ее он. Я еще спросила: «Это ваша секретарша?» — «Она мне гораздо дороже, она помогает мне работать!» — ответил. Потом несколько раз* приходил до отъезда во Владивосток. Этот город — точно! Я ему еще сказала: «Завидую, что вы едете через мою родину». Ведь я коренная сибирячка, иркутянка…»