Осторожно, треножник!

В I строфе переносов нет; во II их два, заметных, но не вопиющих (года /… счастья; чужда /… сладострастья) ; а III строфа, где речь заходит о трагическом достижении заветной черты, представляет собой целый букет переносов. Текст прерывается сильными паузами после безумны (конец предложения), после ее (конец строки), после достигшие (конец второго однородного подлежащего перед тире – эллипсисом сказуемого), после понял (конец главного предложения) и после мое (конец строки). Разрывы воспринимаются тем острее, что переносы совмещены с инверсией: ее достигшие

вместо нормального достигшие ее; мое не бьется сердце вместо мое сердце не бьется . Инверсии создают мощное тяготение, устремление вперед, тенденцию к преодолению остановок. Тем самым иконизируется противоречие между стремлением к близости и непереходимостью черты близости.

Заключительный анжамбман поддержан структурной цитатой из «На холмах Грузии…»: И сердце вновь горит и любит – оттого , Что не любить оно не может. При этом Ахматова обостряет перенос как синтаксически (не просто отчего , а отчего мое ), так и семантически – переосмысляя пушкинскую концовку в сторону полной пессимистической безнадежности: у Пушкина, несмотря на паузы и общую сдержанность тона, даже в разлуке сердце… горит и любит , у Ахматовой сердце героини не бьется

даже под рукой присутствующего тут же партнера. [44]

Подобная «мертвенная любовь» – ситуация в поэтическом мире Ахматовой нередкая; [45] ср.:

...

Сочинил же какой-то бездельник, Что бывает любовь на земле… Но иным открывается тайна, И на них почиет тишина… Я на это наткнулась случайно И с тех пор все как будто больна;

Мне даже легче стало без любви;

Исцелил мне душу Царь небесный Ледяным покоем нелюбви;

Отошел ты, и стало снова На душе и пусто и ясно;

Сердце бьется ровно, мерно… Мне не надо ожиданий У постылого окна И томительных свиданий… Вся любовь утолена;

Что ему ничего не надо, Что мне не в чем ему отказать;

Я знаю, ты моя награда… За то, что я не говорила Возлюбленному «Ты любим»;

По-новому, спокойно и сурово, Живу на диком берегу;

Забвенье боли и забвенье нег – За это жизнь отдать не мало;

Разлуку, наверно, неплохо снесу, Но встречу с тобою – едва ли;

Ты давно перестала считать уколы – Грудь мертва под острой иглой, И напрасно стараешься быть веселой – Легче в гроб тебе лечь живой….

Амбивалентный образ любви/нелюбви, встречи/невстречи, касания/отчуждения пластически иногда выражается конкретным жестом, в частности – жестом рук:

...

Как непохожи на объятья Прикосновенья этих рук;

Он снова тронул мои колени Почти не дрогнувшей рукой;

Как беспомощно, жадно и жарко гладит Холодные руки мои.

В нашем стихотворении этот жест, опирающийся на долгую традицию русской и европейской прозы (интертекстуальный принцип, отмеченный уже первыми исследователями Ахматовой), [46] вынесен в финальную пуанту.

Заметное место среди ситуаций «фаталистического приятия мертвенности» занимают прямые констатации «страха»:

...