Осторожно, треножник!

Характерен в этом смысле известный советский анекдот (пародирующий Маяковского): «Мы говорим Ленин – подразумеваем партия, мы говорим партия – подразумеваем Ленин.

И так всю дорогу: говорим одно, а подразумеваем совершенно другое».

Когда Сталин призывал советских писателей отражать «правду», т. е. стахановское движение и другие жанры того искусства перформанса, которым было организованное им строительство социализма, он лишь доводил до логического завершения процесс, начатый ЧД. [9]

Вспоминается также система correspondances, с ходу разработанная Бендером, которого экскурсия милиционеров застала за торговлей псевдобилетами на посещение Провала в Пятигорске: «Членам профсоюза – десять копеек, но так как представители милиции могут быть приравнены к студентам и детям, то с них по пять копеек!».

Если же говорить всерьез, то известно (в частности, из работ Исаака Дойчера), что систематическая подмена одних социально-политических категорий другими, якобы им эквивалентными, совершаемая за благопристойным фасадом двоеречия (doublespeak), определила весь ход развития советского режима. Народ подменяется широкими массами трудящихся, массы – пролетариатом, пролетариат – своим авангардом, т. е. партией, партия – Политбюро, Политбюро – Генеральным секретарем… В народе официальное вранье породило неиссякаемую ответную изобретательность, а на другом конце культурного спектра оно отлилось в разработанные оппозиционной интеллигенцией формы встречной полулжи, известной под названием эзопова языка.

Эзопов язык был также излюбленным орудием Чернышевского. Большинство читателей, воспитанных в советских условиях, без труда, почти машинально настраивались на дискурсивную волну ЧД. Однако в силу тех же обстоятельств обязательное чтение романа вызывало у нас скуку, а никак не эффект остранения. Лично мне потребовались долгие годы жизни среди непробиваемо честных американцев, чтобы наконец осознать, сколь центральную роль во всей структуре ЧД играют стратегии лжи и обмана.

...

Лопухов вызволяет Веру Павловну из тисков старого образа жизни (авторитарной матери-мещанки и перспективы унизительного брака с пошляком), фиктивно женившись на ней. В дальнейшем он разыгрывает самоубийство , чтобы уступить место своему другу и двойнику Кирсанову, следующему мужу Веры Павловны. Затем Лопухов вновь появляется в романе под фальшивым именем

Бьюмонта. В финале он женится на Полозовой, спасенной Кирсановым (от смерти, тирании отца и брака с негодяем) с помощью тщательно срежиссированного блефа .

Разумеется, все эти сюжетные ходы основаны на распространенных литературных мотивах. Предложениями руки и сердца с целью спасения несчастной девицы (или попавшего в беду героя) от верной гибели или брака с нелюбимым мировая литература изобиловала и до Чернышевского, начиная с античности (Ахилл и Ифигения) и вплоть до «Юрия Милославского» Загоскина (появившегося год спустя после рождения автора ЧД). То же относится к мнимым исчезновениям, возвращениям под маской другого, жестоким играм на чувствах друзей и врагов и другим нарративным штампам. Но ЧД – не просто беллетристика, а руководство к действию, если угодно, a how-to-book. Сюжетные штампы предлагаются здесь в качестве учебника жизни. Причем не столько повседневной жизни как она есть, сколько жизни, так сказать, в ее революционном развитии, если воспользоваться формулой, вошедшей в культурный обиход несколько позже. Под эзоповой маской семейно-адюльтерного романа ЧД скрывает развернутую программу социальной революции, и в этом контексте принципы его сюжетосложения, последовательно строящегося на пошлом обмане, неминуемо приобретают зловещий оттенок.