Остров Локк

– Пел когда-то в церковном хоре. Но я не об этом.

Он мягко взял у меня клинок, опустил его остриём вниз, точно так же повернул свой и легко состукнул их друг о друга. Нежнейший, малиновый звон поплыл над молом. Бархатный, тоненький, мелодичный. Хрустальная амальгама. На золотистом клинке, в месте изгиба, у обуха, точно так же изогнутое, трепетало вытянутое тельце змеи. И та же странная, однобокая грань лезвия.

– Бритвенная заточка! – прошептал я.

– Приятно встретить понимающего человека,– тихо откликнулся держащий клинки.

А звон плыл и плыл, покрывая собой чёрные волны, и сломанные лезвия шпаг, и тела, и пятна крови. Как будто чистил собою то, что натворили здесь люди.

В это время на стене снова послышалась чья-то побежка, и вниз спрыгнули запыхавшиеся люди, взрослый и мальчик, в серых плащах с капюшонами. Взрослый подошёл, глянул на отсечённую голову.

– Просили же! – повернулся он к моему собеседнику.

– Времени нет – сопровождать вас, – виновато ответил тот. – А отпустить его с вами – убил бы всех. Это Ци.

– Ци?! Ты нашёл Ци?

– Не совсем я. Английские моряки помогли.

Спрыгнули ещё люди, взялись за тела, потащили. Замелькали серые капюшоны. В минуту всё опустело, лишь тело Джейка держали Дёдли и Робертсон.

Человек отступил на шаг, вернул мне клинок.

– До свидания, Сью! – сказал он.

– До свидания, Кобра! – откликнулся я. И тут, вспомнив подслушанное, созоровал, добавил: – До свидания, Мастер Альба!

Он улыбнулся, кивнул и сказал такое, отчего – клянусь – мурашки пошли по моей спине:

– До свидания, Томас Локк Лей!

И растворился в темноте, исчез, оставив с нами лишь одного в сером, который хотел осмотреть наши раны.

СЕРЫЙ ЛЕКАРЬ

Мы не сразу тронулись с мола. Слабость чугунным ядром легла в животе. Я сделал шаг, другой, опустился на колени, и меня стошнило. Поодаль так же перегнулся и замычал Бэнсон. Неслышно приблизился Серый Капюшон, взболтнул в руках склянку. Пискнула плотно притёртая пробка, склянка оказалась под моим носом, и оттуда ударил вдруг такой едкий, пронзительный запах, что волны мути пропали мгновенно и невозвратно. А Капюшон шмыгнул к Бэнсону и, когда тот вдруг отчаянно крякнул, я обессиленно улыбнулся.

Медленно, по очереди принимая тяжёлое тело Джейка, мы доковыляли до ожидающей нас шлюпки. Она была с “Африки”, и матросы, сидевшие в ней, были из её команды. Бережно уложив горькую ношу на носу, мы, пропустив мимо ушей пару тревожных вопросов, развернулись кормой к молу.

Решили плыть к “Африке” – чтобы незаметно от женщин привести себя в порядок и не пугать их смертью и кровью. Однако в разговор вмешался вдруг наш серый сопровождающий.

– Простите за неучтивость, добрые люди, – сказал он, привстав с сиденья, – но я должен спросить: речь идёт о женщинах, которые вам дороги? – И, получив наш утвердительный ответ, продолжил: – В таком случае непременно нужно плыть на тот корабль, на котором они находятся.

– Это ещё почему? – не вполне дружелюбно поинтересовался Бэнсон.

– По двум причинам, – мягко пояснил наш странный попутчик.– Во-первых, климат здесь скверный, раны могут воспалиться из-за пустяка. А уже одно только присутствие женщины сводит эту опасность на нет – это правило, это не мною замечено. Во-вторых, нехорошо отказывать женщинам в их извечном предназначении – целительстве и заботе. Вы не убережёте их от волнений. Вы их обидите.

О, в его мягких, почти заискивающих словах была сила! Я взглянул на Давида, на Бэнсона, мы кивнули друг другу.

– Кто там на румпеле [52]

? – привстав, крикнул я. – Правь на “Дукат”!

– На румпеле Бариль! Правлю на “Дукат”!

– Ты здесь, Бариль? – слабым голосом спросил раненый Стоун. – Почему?

– Решили не ждать до завтра! – откликнулись с кормы. – И не только я, со мной ещё четверо ваших новых матросов!

– Быть тебе боцманом, Бариль, – пробормотал прозорливый Давид.

Шлюпка пристала к “Дукату”, и мы поднялись на палубу. Конечно же, суета, перестук и волнение мгновенно проникли в каюты, послышались тревожные голоса Алис и Эвелин. Мы поспешили войти, чтобы их успокоить. Но какой тут покой! Вместе с нами в кают-компанию ввалились и неостывшая ещё мужская ярость, и грохот сваливаемых на столик в углу клинков, и рабочая пороховая вонь пистолетов, и хриплое, в стон, дыхание, и комки ткани, пропитанные кровью. Бросилась к Бэнсону и уставилась на его руку громадными от ужаса глазами Алис, тоненько заголосила при виде вносимого тела миссис Бигль. Я пристально посмотрел на Эвелин, она понимающе кивнула и громко скомандовала:

– Миссис Бигль, пожалуйста, горячую воду, всю, какая есть. И ещё поставьте греть. Алис, чистые холсты, тонкие, из бельевых, и все лекарства. Мыло не забудь!

Сама же она подхватила из какого-то ящика десятка два свечей и принялась быстро их зажигать. Я отвёл от неё глаза и вдруг увидел, что кресла и оттоманки сдвинуты к стене, и на середину вынесены три пуфа, на которых сидят Стоун, Робертсон и Оллиройс, и все уже обнажены по пояс, и у Робертсона взрезана до верха штанина, а среди всего этого проворно и тихо снуёт незнакомец, так и не откинувший своего серого капюшона.