От Коса до Порт-о-Пренса было четыре часа, серая вода, бледные звезды и я, псих. Только и оставалось, что смотреть на цветные огни…
Холл был битком набит людьми, большая тропическая луна сияла так, будто вот-вот лопнет, и причина, почему я видел и то, и другое, заключалась в том, что мне в конце концов удалось завлечь Эллен Эммет на балкон, а магнитные двери были открыты.
— Снова из мертвых, — приветствовала она меня, сдержанно улыбаясь. — Год почти прошел, мог бы и послать с Цейлона открытку, здоровья пожелать.
— Ты что, болела?
— Заболеешь тут.
Она была маленькой и, подобно всем, кто ненавидит день, белой под своим полугримом, как сметана. Она напоминала мне совершенную механическую куклу с неисправной начинкой — холодная грация и некая предрасположенность бить людей ногой в челюсть, когда они меньше всего этого ожидают; у нее было великое множество оранжево-коричневых волос, завязанных в гордиев узел по последней моде, что выводило меня из себя, когда я пытался его развязать, мысленно, конечно; глаза ее были того цвета, что пришелся бы по вкусу очередному ее богу, на которого пал бы ее выбор именно в этот день, — да, забыл, где-то глубоко-глубоко на дне они всегда голубые. Все, что бы она ни носила, было коричнево-зеленым, достаточно было выйти в таком наряде пару раз, чтобы он превратил ее в чучело огородное, но на сей счет модельер явно вводил в заблуждение, если, конечно, таковой у нее когда-нибудь был; впрочем, она вполне могла быть снова беременной, хотя вряд ли.
— Что ж, желаю здоровья, — сказал я, — если ты в нем нуждаешься. Я не занимался Цейлоном. Большую часть времени я был на Средиземном.
Внутри раздались аплодисменты. Я был рад, что я снаружи. Исполнители как раз закончили «
Аплодисменты стихли, и я услышал стеклянное теньканье заигравшей телинстры и ожившие голоса.
Эллен прислонилась спиной к ограде.
— Слышала, что ты вроде как женился недавно.
— Верно, — признал я, — но вроде как поспешил. Почему они меня отозвали?
— Спроси у своего босса.
— Спрашивал. Он сказал, что меня назначают гидом. Однако я хотел бы выяснить — почему? Настоящую причину. Я думаю об этом, но вопросов не меньше, а больше.
— Откуда мне знать?
— Ты знаешь все.
— Ты меня переоцениваешь, дорогой. Как она из себя?
Я пожал плечами:
— Возможно, что русалка. А что?
Она пожала плечами:
— Обычное любопытство. А как ты говоришь обо мне людям? С кем сравниваешь?
— Когда я говорю о тебе, то не сравниваю.
— Обижаешь. Должна же я быть на кого-то похожа, если я только не уникум.
— Вот именно, ты уникум.
— Тогда почему ты не взял меня с собой прошлый год?
— Потому что ты существо социальное и тебе нужен город. Ты можешь быть счастлива только здесь, в Порту.
— Но я не счастлива здесь, в Порту.
— Здесь, в Порту, ты несчастлива меньше, чем в любом другом месте на этой планете.
— Мы могли бы попробовать, — сказала она и повернулась ко мне спиной, чтобы посмотреть с откоса на огни видимой отсюда части гавани.
— Знаешь, — сказала она, помолчав, — ты настолько уродлив, что это делает тебя привлекательным. Видимо, так.
Я остановился рядом, в паре дюймов от ее плеча.
— Знаешь, — продолжала она, голос ее звучал плоско, опустошенно, — ты ночной кошмар с походкой мужчины.
Я уронил руку, закатившись грудным смехом.
— Знаю, — сказал я. — Приятных снов.
Я повернулся, чтобы уйти, но она поймала меня за рукав:
— Погоди!
Я посмотрел вниз, на ее руку, затем вверх, на ее лицо, затем вниз, на ее руку. Она выпустила рукав.
— Знаешь, я никогда не говорю правду, — сказала она. Затем засмеялась своим коротким ломким смешком. — …И я подумала, что кое-что тебе следует знать об этой поездке. Здесь Дональд Дос Сантос, и я думаю, что он едет.
— Дос Сантос? Странно.
— Сейчас он наверху, в библиотеке, вместе с Джорджем и каким-то большим арабом.
Я посмотрел мимо нее вниз на гавань, где по тускло освещенным улицам двигались тени, похожие на мои мысли, темные и медленные.
— Большой араб? — сказал я спустя какое-то время. — Руки в шрамах? Желтые глаза? По имени Хасан?
— Да, верно. Ты с ним встречался?
— В прошлом он кое-что сделал для меня, — признал я.
Так я стоял и улыбался, хотя кровь во мне застыла, — улыбался, потому что я не люблю, чтобы люди знали, о чем я думаю.
— Улыбаешься, — сказала она. — Интересно, о чем ты думаешь?
В этом вся она.
— Я думаю, что ты относишься к вещам серьезнее, чем можно было бы предположить.