Остров на краю всего

– Я пойду с вами, – кричу я и, сунув ноги в сандалии, спешу к двери. Нана стоит на пороге перед Бондоком, ладонь которого лежит на ее щеке. Он торопливо опускает руку, хотя я видела все это раньше – ее ладонь на его щеке и его ладонь на ее, – когда они думали, что на них никто не смотрит.

Нана поворачивается ко мне.

– Я даже не знаю, куда мы идем и…

– Все объясню по пути. – Бондок отступает на пару шагов и протягивает руки. – Нам нужно быть там к девяти, а иначе он нас не примет.

– Он?

– Ну же, Тала! – Из тени за спиной брата появляется Капуно. – Пора, а то опоздаем.

Капуно – человек более рассудительный и благоразумный, и, похоже, именно его вмешательство решает вопрос. Нана повязывает на лицо тряпицу и берет свою палку, а я закрываю дверь и спешу следом, стараясь не отстать от остальных. Мы идем тем же, что и накануне, путем, тем же, что я шла ночью, – через поле, застроенное теперь новыми домами, к больнице. Скольжу взглядом по ступенькам, ищу оставленные ягоды, но их нет. Ни одной. Все исчезли. Нана снова требует у Бондока объяснить, в чем дело, и он отвечает, что у нас встреча с мистером Заморой, которому мы предъявили наше требование.

– Какое еще наше требование?

– Чтобы Ами осталась.

Нана сжимает мою руку и замедляет шаг. Идти все труднее, мы как будто бредем через грязь, и я уже почти тащу ее за собой.

– Не хочу его видеть.

– Понимаю, – мягко соглашается Капуно, – но попытаться ведь стоит, а?

Нана останавливается и глубоко, прерывисто вздыхает.

– Стоит, – отвечаю за нее я.

Бондок сжимает мое плечо. Рука у него здоровенная, тяжелая и теплая. Нана кивает, и мы идем дальше. Мимо домов, до которых я не дошла ночью и на ступеньках которых не оставила ягод, и длинной очереди у больницы, вытянувшейся к дому доктора Томаса – аккуратному, двухэтажному, с коваными балконами у окон. Бондок дважды стучит в деревянную дверь. На пороге появляется сестра Маргарита.

– Проходите, быстро. Уже почти на пять минут опаздываем.

Внутри прохладно, пол каменный, как в церкви. На выкрашенных в лимонный цвет стенах висят фотографии в рамках. Первая комната, через которую мы проходим, заполнена стопками бумаг. Доктор Томас сидит на низком стуле и пишет что-то в большой книге. Он на секунду поднимает голову, когда сестра Маргарита проводит нас через комнату и закрывает дверь. На другой стороне двери небольшая, косо висящая квадратная табличка с надписью ДОКТОР ТОМАС.

– Так он теперь гость в собственном доме? – усмехается нана. Капуно шикает на нее, а Бондок фыркает.

Мы поднимаемся по ступенькам, зловеще скрипящим под ногами, и останавливаемся по знаку сестры Маргариты на узкой лестничной площадке.

Толпимся перед дверью. Она вся белая, за исключением небольшого квадрата на том месте, где, должно быть, висела табличка доктора Томаса. Над ним болтается на гвозде табличка побольше:

МИСТЕР ЗАМОРА

УПОЛНОМОЧЕННЫЙ ПРЕДСТАВИТЕЛЬ

ДИРЕКТОРА ДЕПАРТАМЕНТА ЗДРАВООХРАНЕНИЯ

Как и на дощечках, буквы здесь красного цвета. Сестра Маргарита стучит в дверь, и я стараюсь проглотить поднимающийся в горле комок.

– Войдите.

Она поворачивает ручку.

Комната полна цвета. Пятнистые стены напоминают витражное стекло, какое можно увидеть в церкви; кажется, и сами они сплетены из лоз гумамелы с красными и пурпурными, зелеными и синими цветами.

Но не цветы заполняют комнату, а бабочки. Это они расселись по стенам аккуратными рядами, словно школьники или военные.

– Это еще что такое? – ворчит Бондок.

– Ага, вам нравится моя коллекция? Без них я никуда, – сообщает мистер Замора, медленно, словно в кошмаре, поднимаясь из-за невысокого деревянного стола. На шее у него розовый галстук, затянутый так туго, что когда мистер Замора говорит, его адамово яблоко упирается в этот узел. – Они для меня все равно что дети. Булавоусые. Или, как вам, возможно, известно…

– Мы знаем, что это такое, – перебивает его Бондок. – Другое дело, почему они здесь, почему сидят на стенах?

– Я – лепидоптерист.

– Мы здесь этим словом не пользуемся, – предупреждает Бондок.

– Ле-пи-до-пте-рист, Бондок, – говорит сестра Маргарита. – Не прокаженный, как вы подумали.

– О…

– Да, – ухмыляется мистер Замора, указывая тонкими, сухими пальцами на стены. – Или, выражаясь, возможно, понятными вам терминами, я коллекционирую и изучаю бабочек.

– Они все мертвые? – спрашиваю я, хотя и понимаю, что только неживые могут быть такими неподвижными. Цвет крылышек переливается, как у рыбы под водой.

– Нет, это я обучил их сидеть так смирно, – презрительно ухмыляется мистер Замора. – Конечно, мертвые. Я вывожу их, пришпиливаю булавкой…

– Вы их выводите, чтобы они умерли? – спрашивает нана.

– И чтобы я мог их изучать, – повторяет мистер Замора и, не сводя глаз с ее платка, садится, демонстративно отодвигая стул подальше от нее. – Вы за этим явились? Расспросить меня о бабочках?

– Нет, – спокойно отвечает нана, – но узнать новое всегда интересно.

– Мы пришли, – говорит Капуно, спеша нарушить ощетинившуюся тишину, – обсудить ваш план перемещения детей…

– Правительственный план, – поправляет его мистер Замора.