Остров сирен

– Вода холодная! Я не могу больше! – пискнула ему Эля, повиснув на бортике на локтях.

– А деньги получать можешь? – сощурился Игорь. – Что-то ты сильно капризная. То не могу, это не хочу. Ну, будешь не сирена, а пингвин.

Отвернулся и ушел к гостям.

Деньги были очень нужны. Она терпела. Мерзла.

Наконец вышли гости.

Эля боялась, что от холода откажет голос.

Но голос полился над островом потоком блаженного света, вплетая в себя, как ленту в косу, стон ветра, шум бьющихся о скалы волн. Взметнулся ввысь, так что не уследишь за полетом, попереливался там цветными трелями, порезвился в немыслимой вышине, плавно вернулся, нежным птичьим крылом коснулся сердца каждого и растаял облачком в лучах предзакатного солнца.

Гости сначала замерли. Потом зааплодировали, не жалея вип-ладоней. Кто-то закричал: «Браво!»

Эля ждала, когда же они наконец уйдут: мечтала об одеяле и горячем чае.

– Давай на бис! – распорядился Красовкий. И увидев, что она показывает на горло, прикрикнул:

– Не ломайся!

Гости тоже закричали, захлопали.

Эля хотела сказать: не могу. И побоялась, что тогда денег не даст. Молодая была. Дурная.

Еще полчаса она пела гостям из ледяного бассейна.

А когда вернулась в комнату, температура у нее подскочила до сорока. И голос сел. Совсем. Ни звука больше не доносилось из ее прежде полного трелей горла.

Утром у нее был рейс до Москвы. Кое-как долетела. И даже не смогла дойти до поликлиники. Пять дней провалялась у бабки дома в забытьи. Про «скорую» даже не подумала. Бабка давала какой-то противный горький отвар. А надо было – антибиотики.

Через десять дней Эля отошла. А голос – нет. Из горла шел только хрип. Еще дней пять она дышала паром над кастрюлей. Так мать когда-то ее лечила.

Когда все же пришла к лору, который консерваторских лечит, тот замахал руками: что вы с собой сделали?! Да это же вредительство! Такой голос убили!

Оказалось – воспаленные связки утолщились, разбухли. Воспаление худо-бедно прошло. А утолщение осталось.

– Раньше надо было! Раньше! – стонал доктор.

Эля молчала. У нее внутри словно все вымерзло.

– Попробуйте позаниматься с фониатром, – сказал врач. – Есть тут один. Вот телефончик. Правда, берет недешево… И гарантии в вашем случае никакой.

Вот тогда она все деньги, полученные за тот концерт, и спустила. На лучших фониатров – тот, с телефончиком, добился только того, что она смогла говорить. Потом на знахарей. Покупала какие-то заграничные препараты, бегала по бабкам-колдуньям. По нескольку часов в день мычала и тянула звуки, как учили фониатры. Кое-что помогло. Она даже смогла петь.

Такое миленькое домашнее сопрано. Но никаких небесных полетов ввысь. Теперь голос низко кружил, как воздушный змей на веревочке.

Похожих приятных голосков – в окно не перекидать. Поэтому и в консерватории ей сказали: ничего не поделаешь. Приходите через год, возьмем на дирижерско-хоровой.

Дирижировать хором Эле не хотелось. Голос был ее даром, к которому ничего не прилагалось: ни тяги к музыкальной культуре, ни любви к специальным знаниям. Он и обнаружился-то случайно, уже в Питере. В походе одна из учительниц услышала, как она напевает, готовя суп на костре.

– Господи! Эля! Ты знаешь, что у тебя божественный голос? – ахнула.

Откуда Эле знать. В доме у матери она никогда не пела.

Если бы не та учительница – отец у нее в консерватории преподавал – и не поступила бы никуда.

…Кто-то сказал, что в Германии научились восстанавливать голосовые связки. Какие-то новые технологии. Деньги к тому времени кончились.

Она подстерегла Красовского, когда он пришел к знакомым балеринам в Мариинку.

– У меня из-за вас пропал голос, – сказала. – Нужны деньги на лечение. Вы должны их мне дать.

– Я никому ничего не должен! – Игорь по-хозяйски оперся плечом о дверь ближней гримерки. – Гонорар ты получила. А в бассейне никто тебя силком не держал. Замерзла – ну встала бы и ушла. Шантаж, лапочка, не пройдет.

Игорь выпрямился, считая разговор законченным, и по привычке улыбнулся. Улыбка была ясной и солнечной. Они стояли рядом, а словно на разных сторонах улицы. Он – на светлой и радостной. Она – на темной, полной мрака и отчаянья. А ведь почти уже перешла эту дорогу.

И тут на нее что-то накатило.

– Сволочь! – тихо сказала Эля, глядя Красовскому прямо в глаза. – Проклинаю тебя! Слышишь? Проклинаю! Так тебе это не сойдет. На следующий свой юбилей ты сдохнешь! Тварь!

И метнула в него всю запертую внутри силу своего голоса. Она теперь не уносила ввысь, а била наотмашь.

– Запомни эту минуту! Ты очень о ней пожалеешь! – прошипела. Повернулась и ушла.

Странное дело. Он потом пытался вспомнить ее лицо. И не мог. А слова впечатались в память огненными буквами.

* * *

…Эля все еще медлила перед компьютером. Не нажимала клавишу.

Второй талант у нее открылся, когда она стала осваивать для фирмы Якова бухгалтерские программы. И поняла, что компьютерный язык дается ей гораздо легче, чем разговоры с людьми. Через три года – один из них она училась в Силиконовой долине – любая солидная компания была готова нанять ее разработчиком. А хакеры – взять в свою команду.

Она подумала. И сказала Якову: