Остров. Уик-энд на берегу океана

— Ну и что же? — в бешенстве повторил Маклеод. — Меня они не запугают. У нас есть ружья, а у них нет.

Парсел взглянул ему прямо в глаза.

— Страшно слушать вас, Маклеод.

Маклеод хихикнул и проговорил дрожащим от злости голосом:

— Очень сожалею, что оскорбил ваши благородные чувства, Парсел, но ежели вам нечего больше сказать, перейдем к голосованию.

Парсел выпрямился и резко произнес:

— Мы перейдем к голосованию, и я сейчас скажу, чем оно кончится. Смэдж будет голосовать вместе с вами, потому что он того же мнения, Джонсон отдал вам свой голос, потому что он боится Смэджа, Хант потому, что он ничего не понимает. И Уайт, хотя, вероятно, он несогласен, будет голосовать с вами, потому что он вам друг. Значит, у вас будет четыре голоса против трех. На нашем острове, Маклеод, нет никакой ассамблеи, а есть тирания: ваша тирания. И я не намерен ее терпеть.

— К чему вы эту песню завели? — спросил Маклеод. — Дайте договорить, — сказал Парсел, поднимаясь, — вы готовитесь совершить безумный поступок, и я не желаю быть заодно с вами. У меня слов не хватает, чтобы охарактеризовать ваш поступок. Это… это… это… непристойно! И все для того, чтобы получить лишний акр! — вдруг воскликнул он. — Я не буду участвовать в голосовании, Маклеод, ни в этом, ни в последующих. С этой минуты я выхожу из ассамблеи.

— Я тоже, — подхватил Бэкер. — Опротивели мне все эти штучки. И я буду очень рад, если не увижу больше ни тебя, ни твоего прихвостня.

— И я тоже, — сказал Джонс.

Он замолчал, подыскивая какой–нибудь убийственный аргумент, но ничего не нашел и только насупил брови.

— Я вас не держу, — протянул Маклеод. — Вы свободны, как ветер. Если мы уж заговорили о чувствах, то разрешите вам заметить, что мое сердце никогда не билось от счастья при виде уважаемого Бэкера, и как–нибудь уж я постараюсь утешиться и пережить нашу разлуку. А вам, Парсел, я скажу, — добавил он, и в голосе его неожиданно прозвучали теплые нотки, — вы, видно, не понимаете, что говорите, акр есть акр. Может быть, для вас это по–другому. Вы, видно, никогда ни в чем не нуждались. А я, да было бы вам известно, будь у моей матери лишний акр земли, ел бы досыта, да и моя старушка не надрывалась бы так над работой. Ладно, я это просто так сказал, к слову, я знаю, это никого не интересует. Хотите уйти — уходите. Возможно, когда вы уйдете, я поплачу на плече у Смэджа, но уж как–нибудь возьму себя в руки. Итак, значит, вы уходите. Мы вытащим жребий и сообщим вам через Уайта, какие вам достались участки. Можете довериться Маклеоду — все будет по закону. Черные — это черные, а белые — это белые. И я белому парню никогда не причиню ни на грош ущерба, тирания это или не тирания.

Парсел, бледный, весь как–то внутренне сжавшись, направился к двери. Карта его бита. У него не оказалось козырей. Единственное, что можно было сделать, — это выйти из ассамблеи. И хотя теперь руки у него были развязаны, он сам понимал, сколь бесполезен его уход.

— До свиданья, Парсел, — крикнул Маклеод, когда Парсел, сопровождаемый Джонсом и Бэкером, был уже у порога.

Парсел оглянулся, удивленный тоном, каким были произнесены эти слова. Странное дело, но на мгновение ему почудилось, будто в глазах Маклеода промелькнуло сожаление. «Ему будет скучно, — вдруг догадался Парсел. — С какой страстью он руководил ассамблеей, натравливая на меня „большинство“! А теперь ни оппозиции, ни ассамблеи — это ясно. Я отнял у него игрушку».

— До свиданья, — ответил он, помолчав. — Если вы захотите восстановить ассамблею, вам известны мои условия.

— Я их не знаю и знать не хочу, — величественно ответит Маклеод.

Парсел даже не заметил лучей солнца, ласкавших его голый до пояса торс. Он был взбешен, почти лишился рассудка от беспокойства. Бэкер шагал справа от него, а Джонс — справа от Бэкера.

— Все! — заметил Джонс.

Парсел не ответил. Бэкер молча покачал головой, а Джонс добавил беспечно–возбужденным тоном:

— Что же мы теперь будем делать? Создадим вторую ассамблею?

Бэкер шутливо подтолкнул его локтем в бок.

— Почему бы и нет? Парсел будет Лидером. Ты — оппозиция. А я — воздержавшийся.

— Я серьезно говорю, — нахмурился Джонс.

— А я разве не серьезно? — заметил Бэкер.

Когда они дошли до дома Мэсона, Джонс сердито объявил:

— Пойду по улице Пассатов. Мне домой. И с вами не по дороге.

— Останься с нами, Ропати, — улыбнулся Бэкер. — Потом пойдешь по Ист–авеню. Оставайся–ка, — добавил он, беря Джонса за руку (Джонс тотчас же напряг мускулы). — Оставайся. Ты и представить себе не можешь, какую пользу приносят мне твои речи.

— Заткнись.

— Почему заткнись?

— Сказано, заткнись, гад.

— Что за выражение! — сокрушенно вздохнул Бэкер. — Сколько же на этом острове вульгарных людей! Придется отсюда уезжать.

— Видал? — спросил Джонс, поднося к его носу свой огромный кулак.

— У меня, слава богу, глаза есть, значит, вижу, — почтительно отозвался Бэкер.

— Сейчас получишь по скуле.