Остров забвения

Значит, они общались даже на эту тему, что Кэт редко делала. Она никогда не была особенно скрытной в отношении себя самой, своего брака, карьеры, детей, занятий, но в отношении их троих — да, как и он, раз уж на то пошло. Он ничего не знал об Иво. Австралия манила Иво еще до того, как он стал квалифицированным врачом, но, когда это случилось, она забрала его навсегда. Он так и не вернулся.

После ухода Кирона и до того, как он снова отключился от очередной дозы болеутоляющих, было небольшое светлое окошко, в которое он успел подумать. Об этом мужчине — о старшем констебле и, следовательно, его начальнике, о нем как человеке, который находится в отношениях — во что бы они в итоге ни вылились — с его сестрой.

Он крутил эту мысль так и эдак, внимательно рассматривал ее со всех сторон — идея о них двоих вместе была словно хрустальный шар, который он держал в руках.

Ничто не казалось неправильным. Ничто его не смущало.

— Как самочувствие? — Резкая, неулыбчивая сестричка. Неулыбчивая, но не бесчувственная, подумал он, но она не позволит поймать себя на внешнем проявлении сострадания. Немножко похоже на него.

— На самом деле, даже когда действие лекарств прекращается, все не так плохо — в тысячу раз лучше, чем было раньше.

— Хорошо.

— Когда я смогу посмотреть?

— Мистер Флинт будет решать. Наверное, завтра.

— Когда я смогу начать снова ей пользоваться? Нет, забудьте. «Мистер Флинт будет решать». Но, милая, милая сестричка, побудьте для меня мистером Флинтом, только сейчас. — Он приподнял одну бровь. Она выкинула использованный шприц в ведро для отходов, стянула перчатки и выбросила их тоже. Выходя из палаты, она сказала:

— Не испытывайте удачу.

Саймон подумал, что она, вполне возможно, улыбалась.

Следующим утром она держала его за правую руку, а вторая сестра толкала его стойку с капельницей, пока он совершал свою первую прогулку, медленно шагая по больничному коридору. Его ноги шли неуверенно, как будто им нужно было указывать, как двигаться дальше, одной, а потом другой, но, когда они добрались до поворота в другой коридор, все встало на свои места.

— Я могу идти дальше.

— Что я вам сказала?

— Не испытывать удачу?

— Вот и не испытывайте. Но все прошло очень хорошо, и попозже вы сможете пройтись еще раз.

Саймон был доволен, как ребенок, который нашел в своей домашней работе одни плюсики.

После еще двух прогулок по коридору он ускорился. Ходить снова казалось нормальным. Все синяки и ушибы, что он нашел на своем теле, на ногах, на правой руке, сходили и заживали очень быстро. В зеркале он видел, что его волосы снова отросли и закрыли собой все шрамы и швы, которые ему наложили. Интересно, их снова сбреют, когда будут снимать? Будут ли они вообще их снимать? Он хотел спросить, но сестра ушла. Он внезапно почувствовал невероятную усталость, а потом холод. С постельным бельем тут было неважно. Ему нужно было теплое одеяло, но в больницах не бывает теплых одеял.

— Ужин.

Поднос с жестяным колпаком на тарелке. Сбоку — мисочка с чем-то, похожим на салат из консервированных фруктов с кремом. Молодой человек с сияющим видом поднял колпак, и из-под него вырвался запах цветной капусты. Цветная капуста. Кусок мясного пирога. Три маленькие картофелины.

— Я на самом деле не уверен, что голоден. Не могли бы вы это унести?

Он улыбнулся и сказал:

— Надо попробовать. — Поляк? Румын? — Есть — это правильно. Не есть — ничего хорошего не будет. Да?

И он убежал за дверь. Колеса тележки скрипнули по полу коридора, и жестяные крышки на тарелках загремели.

Он не мог есть. Он не мог ничего проглотить, хотя выпил стакан воды и попытался дотянуться до кувшина на прикроватной тумбочке, чтобы налить себе еще. Но он не смог до него достать.

Ему было так жарко, что стало плохо. Ему было плохо от запаха еды, и от духоты, и от головной боли, и от пульсации в левой руке.

Очень долго пролежав совершенно неподвижно, чувствуя себя все хуже и хуже, гадая, придет ли кто-нибудь, не понимая, что делать с подносом с едой, не понимая, в конце концов, где он находится и почему, он заметил что-то на своем покрывале. Он сначала не сообразил, что это такое, но потом протянул руку и обнаружил, что там была кнопка, на которую можно было нажать.

— Альты, у вас по-прежнему разнобой. Я понимаю, это сложно, но давайте еще раз.

Это было сложно. Они репетировали сочинение Джона Тавенера уже месяц, и у них едва начало получаться что-то дельное. Альты старались изо всех сил. Кэт старалась изо всех сил. Реквием Моцарта, который Хор святого Михаила будет исполнять на том же концерте, казался спокойным плаванием по сравнению с ними.

— Это не тяжелее, чем Бриттен, которого мы пели на Рождество, — так что давайте, соберитесь.

— Это намного тяжелее, — пробормотала соседка Кэт по альтам. — Серьезно, мы же не Лондонский филармонический хор.

— Нет, Нэнси, — мы пытаемся быть еще лучше. Так, назад на страницу, пожалуйста.

Эндрю Браунинг, дирижер, был суровым начальником, гораздо более требовательным, чем прежний. В рядах хористов он уже стал известен под прозвищем Браунинг Жестокий.

— Раз, два, три, и…