Остров Змеиный

Я даже не успел испугаться, увидев направленный в грудь револьвер, но прикрыл Короля руками. Террорист промахнулся. Какой-то бульварный листок намекнул, что покушавшийся, похоже, был русским агентом. Весь шахматный мир развел руками и пожал плечами. Макаров не нашел нужным отвечать на эту политическую инсинуацию. Он выразил мне соболезнование.

Террориста не нашли, ну и Бог с ним; зато ко мне приставили телохранителей — двух «горилл» из морской пехоты. Это были славные ребята

— тихие, вежливые; они ходили за мной по пятам по улицам Парижа, разглядывали вместе со мной картины на Монмартре и не интересовались не только шахматами или картинами, но и ничем на свете. Они со мной отдыхали и были искренне благодарны мне за свою долгосрочную командировку в Париж из полыхающей восстанием какой-то банановой республики.

Шейх не хотел отдавать фигурку.

Король не хотел без фигурки играть.

В ход пошла высокая политика. Из-за океана на Ближний Восток примчался государственный секретарь, но шейх все равно не хотел отдавать.

Мне засчитали еще два поражения.

При счете 0: 7 я предложил шейху три миллиона — весь денежный приз, причитавшийся мне после матча. К моему удивлению, шейх все же оказался жадным и согласился на сделку, но деньги потребовал вперед. Мне очень хотелось взглянуть на этого шейха хотя бы мельком, но он принципиально никогда не фотографировался. Любопытный экземпляр хомо сапиенса — фигурку он купил у ФИДЕ за десять тысяч, а его миллионы в швейцарском банке я, конечно, не считал, но подозреваю, что они приближались к миллиарду. Странный человек… интересно, ездил ли он на верблюде?

Я не знал, где взять три миллиона.

Газеты перестали обвинять меня в корыстолюбии, но, недолго думая, предположили, что я не в своем уме. По просьбе Макарова ФИДЕ прекратило засчитывать мне поражения и ожидала, чем закончатся мои переговоры с шейхом.

А я не знал, где взять три миллиона.

Президент страны выступил в конгрессе и потребовал три миллиона на мои личные нужды, но конгресс ответил, что он, конгресс, — высший законодательный орган страны, а не благотворительное заведение.

Тогда президент потребовал три миллиона на нужды нефтяного шейха, но конгресс ответил, что на этого нецивилизованного шейха не распространяется принцип наибольшего благоприятствования.

Я не знал, где взять три миллиона, и уже собирался выброситься из окна восемнадцатого этажа отеля, когда в Париж с тремя миллионами примчалась мисс Н. Она взяла их из папашиного сейфа и на следующий день папаша Н. проклял ее.

Фигурку привезли спец-рейсом с Ближнего Востока. Обнаженные недоросли собрались в аэропорту и поклонялись ей. Полицейские их не трогали. Все уладилось, обе наши возлюбленные вернулись. Мы опять взялись за шахматы.

Исстрадавшийся Король устал от буйного выражения своих чувств, любовь его не прошла, но затаилась, и он занялся игрой. Его ущербный разум создавал удивительные позиции, шахматный мир был очарован. Правда, за белых он очень неохотно играл королевой, предпочитая держать ее в тылу. Партии продолжались долго, с бесконечным маневрированием, и когда Макаров предлагал ничью, я тут же соглашался — ничьи в счет не шли, матч по регламенту продолжался до десяти побед.

Зато черными Король сыграл на славу! Каждый ход, каждое движение фигур были направлены на фигурку белого короля, которого король ревновал к своей королеве. Он изобретал умопомрачительные позиции, не описанные ни в каких учебниках. Седые волосы Макарова к концу четвертого часа игры теряли всякое очертание модной французской прически, и великий шахматист превращался в пожилого взлохмаченного человека. Он подолгу задумывался, часто попадал в цейтнот и проигрывал.

Через два месяца я одержал решающую победу и выиграл матч со счетом 10: 7.

Тут же на сцене меня увенчали лавровым венком и наговорили всякой приятной чепухи.

Надо было что-то с достоинством отвечать, но я думал совсем о другом… совсем о другом…

Мне вспомнился сеанс одновременной игры, который я давал однажды в тюрьме нашего городка в благотворительных целях. Против меня играло тридцать заключенных — воры, грабители и убийцы. Для них это было великое развлечение. Одновременный сеанс в тюряге — вот где разумы уходят ни на что. Один из этих бедолаг решил сплутовать и сделал подряд два хода. Я в шутку пригрозил пожаловаться на него начальнику тюрьмы, чтобы тот увеличил ему срок заключения… а заключенный улыбнулся и ответил, что его срок пожизненный…

Надо было что-то отвечать, но я молчал и думал совсем о другом…

16

Я один знаю, о чем он думал, стоя на сцене с лавровым венком. Ему не давала покоя какая-то его «совесть» — что такое совесть я плохо понимаю, надо бы заглянуть в энциклопедию.

Он решил «уйти на покой» — так он выразился. Ему больше нечего делать в этой жизни.

— Хорошо, ты уйдешь на покой, а что будет со мной? — спросил я.