Острова, не тронутые временем

Ван Риебеек, первый голландский губернатор Капской провинции[8], в XVII столетии превратил остров Роббен в колонию для уголовников. Его люди обнаружили здесь сотни мирно пасущихся овец. Их высадил на острове за несколько лет до прихода голландцев капитан одного английского торгового судна.

Ван Риебеек первым начал возводить на Роббене укрепления, он же построил маяк — железный помост с фонарем, который зажигался всякий раз, когда на горизонте появлялся корабль голландской Ост-Индской компании.

В 1776 году остров посетил капитан Кук, а вскоре после этого там побывал Ле Вайян, французский путешественник и естествоиспытатель. Ле Вайян писал: «Название острова[9] происходит, по-видимому, от большого количества морских собак[10]

, обитающих в окрестных водах. Люди — несчастные изгнанники — трудятся, добывая известняк, и на каждый день им дается определенная норма выработки. В свободное время островитяне ловят рыбу или обрабатывают свои небольшие садово-огородные участки, которые обеспечивают их табаком и другими растениями». На северной стороне острова до сих пор сохранились еще остатки этих садов-огородов: межи и ограды из валунов.

Захватив Капскую провинцию во второй раз, в 1806 году, англичане сохранили Роббен как лагерь для заключенных. Когда британское торговое судно «Елизавета» встало как-то раз на рейде острова, оно было взято на абордаж двенадцатью каторжниками. Они завладели мушкетами, заперли капитана и всю команду в кубрик и вывели судно в открытое море. Матросы во главе с капитаном были высажены на баркас, который преступники пустили на волю волн. Моряки благополучно добрались до Кейптауна, а вдогонку «Елизавете» послали военный корабль. Каторжников водворили обратно на Роббен, значительно продлив им сроки заключения.

Пираты тоже, видимо, не оставили без внимания Роббен. Конечно, не обошлось здесь без неизбежных легенд о зарытых кладах. Самое интересное, однако, не в этом. Пираты, по-видимому, оказались виновниками появления на острове английского дикого кролика, и на долгое время Роббен стал гигантским кроличьим заповедником. Это тем более удивительно, что здесь совсем немного травы, которой этот кролик питается. Во время второй мировой войны на остров пришлось выпустить кротовых змей. Но это мало помогло. Даже сейчас, через триста лет после появления кроликов, на них нет никакой управы, и они беспощадно уничтожают огороды.

Прокаженные, как выяснилось, более других подвержены простудным и легочным заболеваниям. Поэтому остров Роббен, утопающий в туманах и постоянно обдуваемый морскими ветрами, с течением времени стал неподходящим местом для лепрозория. С годами случаи заболевания проказой в Южной Африке сократились, а белое население практически перестало ею болеть. Кроме того, содержание островного лепрозория для государства и стоимость лечения большинства больных стали настолько высокими, что в конце концов все прокаженные с острова были переведены в центральный лепрозорий, в Преторию.

Медики, привыкшие к жизни на Роббене, неохотно покинули обжитые, благоустроенные дома. Каждый год (начиная с 1931-го) они нанимали пароход и отправлялись на остров, где целый день на загубленных кроликами огородах справляли трогательные «тризны» в память о добрых старых временах. Как-то раз сильный шторм изолировал ветеранов от цивилизованного мира на целую неделю...

Как уже было сказано, я часто посещал эти покинутые места. Птицы гнездились на разрушенных ветряках. Кролики испуганно шарахались в сторону, когда я подходил к помещению электростанции, которая некогда давала свет всему острову. Морские птицы нашли приют в хорошеньких беседках и в кабинках для купающихся, протянувшихся вдоль берега. Ворота тюрьмы были открыты. Узкоколейка, огибавшая весь остров, заросла густой травой, и вагонетки, которые с бешеной скоростью носились в былые времена по склонам, ржавели сейчас под солнцем. Сады и огороды, покрытые некогда яркими шапками георгинов и алых гвоздик, пришли в запустение. Но белые с красными крышами дома персонала и крепкие каменные строения, воздвигнутые заключенными из валунов и отесанного гранита, совсем не подверглись разрушению. Зато спортплощадки, лужайки для гольфа и газоны заросли настолько, что сравнялись с окружающими кроличьми загонами. Клуб опустел, биллиардные столы и большую библиотеку продали. На полу я увидел порванный флаг с изображением маяка — эмблемой острова. Около клуба на разросшемся газоне лежала никому уже не нужная трофейная немецкая полевая пушка.

На острове было проложено семь миль шоссейной дороги; в первой половине XX века здесь появились даже автомобили. Несколько старых, развалившихся автомашин бросили теперь на произвол судьбы. Распахнутые окна и двери домов раскачивались при каждом порыве ветра, на полу валялись груды ненужной бумаги и обломки стульев.