Острова Тубуаи

В «ординарцах» у Митяя ходил его младший брат Гриня Колончаков. Он был старше нас, пятиклашек, на два года. Его мы презирали и терпели только из уважения к брату. Нет, он не был трусом. Он даже любил опасность, любил драки и бился лихо и умело. Он мог схватиться с двумя, с тремя «четвертаками» не слабее его физически и разогнать их. Под градом камней (артиллерийской зачисткой) он мог повести своих пацанов в контратаку и отбить у противника какую-нибудь стенку или башенку. Но было в нем что-то такое, чего мы тогда не понимали, и потому не могли найти объяснения своей к нему неприязни. Между собой мы говорили только, что очень уж он любит командовать. Он действительно обожал понукать теми, кто был физически слабее. «Четвертаки» «четвертаками», а среди своих он никогда не рыпался на сильных ребят, — старался держать себя с ними по-приятельски.

Он предпочитал дружить со сверстниками или с теми, кто постарше, и это ему вполне удавалось. Исключением был только Артем Медведев, его одноклассник. Мы видели, как Гриня лебезит перед Артемом, но тот его вполне открыто презирал. Никто из нас не знал причины этого презрения. Между собой мы говорили, что Артем презирает Гриню за чрезмерную властность и за несправедливость к нам, мелкоте. Но интуитивно чувствовали, что не все так просто, как нам кажется.

Скоро мне пришлось быть свидетелем поступка, в котором Гриня раскрылся передо мной весь. И я по-настоящему испугался.

Была очередная схватка с «четвертаками». Я оказался в самой гуще драки. Мы толкались у края котлована. Где-то уже совсем близко выла милицейская сирена. Но ни мы, ни «четвертаки» не желали покидать поле боя первыми, даже рискуя оказаться в милиции. Мы все были в запале и словно сошли с ума. Вой сирены только подстегивал наше сумасшествие. Это была одна из тех редких драк, в которых принимали участие все — и мелкота, и пехота с тяжеловесами, и даже главнокомандующие. Я видел рядом с собой Артема Медведева и Митяя Колончакова, где-то рядом бились Сашка Быков и Чика. Иногда их лица мелькали рядом, я даже мог понять выражение их глаз — восторженное и развеселое у Чики и сумрачное, как бы немного грустное, у Сашки. И тот и другой уже были уделаны до неузнаваемости. Я подумал, что и у меня, возможно, так же лихо расписана физиономия, мелькнула даже мысль, что теперь в школе участников драки будет легко вычислить по этим отметинам.

Я как следует врезал кому-то между глаз и, оглянувшись, кому бы еще дать, немного в стороне от себя увидел Гриню. Он сидел верхом на «четвертаке» и бил его затылком о камни. Вдруг меня сшибли с ног. Я упал. Мельтешение вокруг стало как на замедленной пленке — вот чьи-то кроссовки чуть не наступили на мою руку, вот кто-то рухнул рядом, я видел только затылок со всклоченными волосами и потную, розовую кожу под ними. Я попытался перевернуться на живот и заметил Артема. Он с кем-то боролся у самого края котлована. К ним подскочил Гриня. Я подумал, что он хочет помочь, но вместо этого Гриня незаметно подобрался к Артему со спины и неожиданно подставил ему подножку, и тот вместе с противником упал вниз, на плиты. Гриня вороватым движением отскочил в сторону и огляделся. Я привстал на локтях. Я подумал, что все это мне померещилось, и даже стал искать глазами Артема в поредевшей толпе дерущихся. Артема нигде не было видно. Я опять посмотрел на Гриню. Он словно почувствовал мой взгляд — обернулся и глянул мне прямо в глаза. Он понял, что я все видел, и замер. Кто-то напрыгнул на него, он ловко отбил нападение, опять посмотрел мне в глаза и пошел на меня. Я увидел его лицо совсем близко. У Грини была разбита губа, из носа шла кровь. Он утерся, внимательно разглядел запачканную ладонь, резко наклонился к самому моему лицу и прошипел:

— Ты ничего не видел, понял? Скажешь — убью!

Я молчал и смотрел на него.

— Ты меня понял?!

Я молчал.

— Ты меня плохо слышишь, ублюдок? Не ясно, что сказал? — взбесился Гриня.

— Ясно, — выдавил я.

— Молодец. Но смотри… Глотку перегрызу!

Вдруг он сорвался с места. Я тоже вскочил. Милиция была рядом. Кого-то из пацанов уже успели схватить. Я рванулся в сторону и скоро был за пределами стройки. Возле какого-то дома упал на лавочку, отдышался, и сразу ко мне подступил страх. Я стал прислушиваться к себе и вынужден был признать, что до животного ужаса боюсь Гриню. Этот страх был удивительным образом похож на тот, что я пережил однажды, и от которого не избавлюсь, наверное, никогда.

Помню, я возвращался из школы. На мне была синяя новенькая форма, новенькие туфли, за плечами — новенький рюкзак. И сам я был новеньким первоклассником. Огромная серая овчарка лежала у подъезда и наблюдала, как я прохожу мимо и пялюсь на нее, точно подсолнух на солнце. Что-то в моем поведении собаке не понравилось. Она встала, отряхнулась, подошла, поднялась на задние лапы, передние положила мне на плечи, очень громко и отчетливо сказала мне в лицо: «гав-гав», — и еще раз: «гав»… Потом соскочила и опять ушла к подъезду. Там она легла, зевнула во всю пасть и равнодушно отвернулась.