Острова Тубуаи

Мать крикнула, что она его больше не боится и никогда не боялась, только дурака любила и все прощала, теперь же хватит, уже сын ее ненавидит, она не понимает, как можно так жить, но она его любит, любит, и потому признается, что на работе ее заставили пойти в поликлинику, они вызвали милиционера, он сам отвел ее к врачу, она не хотела давать эти показания, не хотела, не хотела…

Он все понял, крикнул отчим, теперь они станут жить по-другому, не будет больше никаких баб, только пусть она заберет заявление, он не хочет в тюрьму, он не хочет в тюрьму, он не хочет в тюрьму …

Хорошо, прошептала мать, я заберу заявление, черт с ним, заберу, но если он еще раз, еще хоть один раз…

Да-да…

Нет-нет…

Заскрипел диван. Я знал эти звуки.

Я закрыл ладонями уши, попытался читать, но ничего из написанного не понимал. Отбросил книгу и стал ждать, когда звуки прекратятся.

Потом мать ушла к соседке смотреть кино. Наш телевизор отчим разбил неделю назад. Я вышел из комнаты. Я придумал план. Это была моя месть. В первую очередь матери. Только матери. И для

матери, для ее избавления. Я мужчина, ее единственный сын, больше ее некому защитить. Я знал, что все будет так, как я задумал. Иначе быть не может. Поэтому не боялся.

Я прошел в коридор, взял сапог отчима. Сапог был тяжелый, с комьями налипшей рыжей грязи. Отчим сидел на кухне, спиной ко мне, жрал жареную картошку прямо из сковородки. На мои шаги он не повернулся, он не смотрел по сторонам, когда ел. Я знал эту его привычку — во время еды он близко наклонял голову над тарелкой, с его губ капало, он чавкал, облизывался, иногда вскидывал глаза, шмыгал носом и опять упирал глаза в тарелку.

— Когда я ем, я глух и нем, — говорил он.

Это было действительно так — во время еды он становился просто жующим кучерявым бараном.

Этим я и решил воспользоваться. Еще в коридоре я поднял сапог высоко над головой. Но не рассчитал рывок, сапог стал заваливаться мне за спину, и я едва не уронил его на пол. Пришлось поставить его и отдышаться. Вторая попытка также была неудачной. Я хотел разбежаться, но у меня слетел тапочек, я запутался в собственных ногах. Задуманное удалось только с третьего раза. Я поднял сапог, разбежался и со всего маху хряпнул отчима по голове. Он ткнулся лицом в сковородку, и ошметки картошки разлетелись в стороны. Голова его сразу будто вспотела, потемнела и намокла. Он зарычал, схватился за голову, заскользил со стула, тюкнулся коленками в пол и замер. Медленно повернулся и посмотрел на меня одним глазом. Другой был залит кровью. Потом он все также медленно взял у меня сапог, поставил его рядом с собой. Я попятился, но отчим сказал «с-с-с…», поднес палец к масляным губам. Я остановился. Помню, посмотрел на него даже с любопытством.

Он тяжело поднялся с колен, навис надо мной и сделал резкое движение.

Больше я ничего не запомнил.

Пробуждение было странным. Будто я сплю в теплой ванне, но вокруг холодный воздух, и постепенно вода остывает, тело зябнет, начинает болеть голова. Мне все еще не верится, что надо просыпаться, вернее, что я уже проснулся. Я зажмуриваю глаза, делаю вид, что еще сплю, хотя все давно чувствую.

— Сынок, — зовет меня голос матери. — Сыночек…

Вода подбирается к подбородку, плещется, щекочет. Я хочу спрятаться от воды, выбраться из ванны, на дне ее уже кусочки льда. Я открываю глаза.

— Как ты? — спрашивает мать.

Я, не двигая головой, ворочаю глазами — оглядываю комнату. Салатные голые стены и белый потолок. Против меня, за материной спиной, еще одна кровать. Там кто-то лежит, закутавшись в одеяло. Он повернут ко мне спиной. Почему-то его присутствие раздражает. Еще что-то раздражает, пока я не понимаю, что именно. Но скоро догадываюсь. Голос матери все бубнит у меня в голове. Она и так болит, голову нельзя повернуть, в глазах сразу вспыхивают маленькие красные разрывы. Легче, когда глаза открыты. Но тогда видна спина того, что напротив. Из-под одеяла торчит нога в дырявом носке. Она как раз лишняя. С укутанной фигурой, повернутой к стене, еще можно примириться. Но не с ногой. Я стискиваю зубы, прошу мать замолчать. Она сразу затихает, точно ее выключили. Даже по тишине слышно, что мать испугалась моего голоса. Но мне уже все равно. Теперь можно закрыть глаза. Ванна опять заполнена теплой водой. Я опускаюсь в нее все глубже. Засыпаю.

Просыпаться в следующий раз было намного веселее. Матери в комнате не было. На кровати, скрестив ноги, как йог, сидел растрепанный дед с разлохмаченной бородой. Он держал обе руки у рта, откуда вываливались какие-то смешные звуки. Дед хитро посмотрел на меня маленькими глазками. На носу у него, на самом кончике, сидела огромная бородавка. Мне захотелось скосить глаза на свой нос — убедиться, что там нет такой же бородавки. У деда бородавка была веселой. Она почему-то напомнила мне нос щенка, влажный и шершавый.