Островитяния. Том первый

Я несколько раз перечел письмо, но все попытки вычитать между строк истинную природу чувств Наттаны ничем не кончились. Тем не менее одно не вызывало сомнений. Я мог искренне исполнить ее просьбу: заверить ее в своей дружбе и самых нежных чувствах.

Письмо очаровало меня. Мой перевод не в силах передать все оттенки смысла, особенно в рассказе о короле, но за словами всегда стояло что-то, обращавшееся прямо к чувствам. Очевидно, Наттана была в недоумении и тревоге. Да и Неттера, только на свой лад. Я сердечно переживал за своего друга Дорна и чувствовал, что сердца двух девушек, тоже его друзей, болят за него. Я снова явственно ощутил атмосферу этого дома, и мне казалось, я даже слышу дудочку — то ли флейту, то ли кларнет — Неттеры. Интересно, что значили песенки, которые она играла, сидя на склоне холма, во время пикника, и те, что она играла при короле, отчего Некка так рассердилась, что требовала наказать сестренку. И хотя я немного сердился на Некку, я вместе с тем испытывал к ней симпатию, беспокоясь не столько о том, что она может стать королевской забавой, сколько о том, не слишком ли далеко зашло ее чувство к королю.

Да и вообще над этим письмом стоило призадуматься. Особенно над значением последнего слова подписи. Оно было сложным. Приставка соль означала интенсивность качества, ди — зеленый, конечное а

— просто женский род, самым загадочным оставалось ва. Но тут меня осенило. Ва и

ван значило «глаза»; нечто, что было различимо вдали, в пределах зрения, звучало как вант или вантри.

Постепенно для меня, человека, все глубже проникающегося духом островитянского языка, яснее и яснее становился смысл этого прозвища, которым кто-то наградил Наттану или которое она придумала себе сама. «Девушка с зелеными-зелеными глазами». Да, пожалуй, я нашел разгадку. Вспомнил я и о том, что у многих островитян есть тайные имена, которыми пользуются лишь самые близкие им люди, хотя иногда имена эти переходят в общее употребление. Мне не терпелось получить подтверждение своей догадки насчет прозвища Наттаны. А может быть, у нее были и более заповедные имена, а именем «Сольвадиа» она пользовалась, когда с кем-нибудь заигрывала? Я слышал, как Дорн иногда называл свою сестру Аскара, то есть «морская чайка» — длиннокрылая, плавно парящая чайка с болот Доринга, проворная, как ласточка, с ярко-красным клювом, коричневой спинкой; все остальное оперение ее было ослепительной белизны… Впрочем, хотя мне и доводилось слышать о том, какие возможности открывает передо мной вскользь упомянутое тайное прозвище, я решил не отвечать прямо, а тоже, как бы мимоходом, упомянуть о зеленых искрах, вспыхивающих иногда в ее глазах, о темно-зеленой воде морского мелководья, когда дует свежий ветер, а небо ясно.

И в глубине сердца я чувствовал, что, будь это даже игра, мы с Наттаной стали друзьями, и сознание этого делало меня счастливым. Тем же утром я, без особого желания, отправился повидаться с молодым Морой, как мне советовал его отец. Он жил сейчас в Семейном доме на Городском холме, там же принимал посетителей и спокойно вершил государственные дела в эти часы затишья. Я вошел, стараясь держаться независимо, и приветствовал молодого человека как равного.

Первым делом я рассказал ему о своей поездке: где побывал, у кого гостил. Разумеется, это было только начало. Затем я вкратце изложил, какие попытки предпринимал, стараясь склонить людей к возможности внешней торговли, и как они реагировали на мои речи. Молодой Мора ответил не задумываясь и точно так же, как сделал бы это его отец. Я должен выслушать противную сторону, посетить другие области и провести по крайней мере неделю у них, в Мильтейне, пока отец там. Я сказал, что приеду в мае, после пятого, то есть после прибытия пароходов, если это, конечно, удобно. Разумеется, удобно, — был ответ. Желательно только уведомить письмом заранее. Он улыбнулся. Ни телефона, ни телеграфа здесь пока не знали.