Острые края

Куртис не был храбрецом. Никогда. Вся его смелость ушла на то, чтобы напасть врасплох на кого-то, а когда его самого застигли врасплох, он и вовсе лишился остатков боевого духа.

– Нет, – полушепотом отозвался он, печально ссутулившись.

– Брось мне этот пакет, – приказал громила, и Куртис повиновался. – И кошель.

Из Куртиса как будто вытекла без остатка вся воля к сопротивлению. У него не осталось сил ни на какие трюки. Их с трудом хватало на то, чтобы держаться на ногах. Он бросил отобранный кошелек на стол, и громила, открыв его кончиками пальцев, заглянул внутрь.

Куртис слабо, безнадежно развел руками.

– У меня больше нечего взять.

– Я знаю, – ответил громила, поднимаясь со стула. – Я проверил. – Он обошел вокруг стола, и Куртис попятился с его пути, пока не уперся спиной в шкаф. В этом шкафу давно уже не было ничего, кроме паутины.

– Мой долг погашен? – слабым голоском осведомился он.

– А ты считаешь, что твой долг погашен?

Они застыли, глядя один на другого. Куртис сглотнул.

– И когда же мой долг будет погашен?

Верзила пожал плечами, прямо из которых, безо всякой шеи, торчала голова.

– Когда, по твоему мнению, твой долг будет погашен?

Куртис снова сглотнул и заметил, что его губы трясутся.

– Когда это скажет Старатель?

Верзила чуть заметно приподнял бровь, прорезанную безволосой серебристой полоской старого шрама.

– Интересно, у тебя есть хоть один вопрос… на который ты сам не знал бы ответа?

Куртис рухнул на колени, всплеснул руками перед грудью; лицо верзилы вдруг расплылось из-за слез, навернувшихся на глаза, которые жгло, будто в них сыпанули песком. Он совершенно не стыдился своего поступка. Старатель лишил его остатков гордости уже много подобных визитов тому назад.

– Оставьте мне что-нибудь, – прошептал он. – Хоть… хоть что-нибудь.

Пришелец приостановился и посмотрел на него своими глазами дохлой рыбы.

– Зачем?

Балагур забрал и меч, но больше ничего сколько-нибудь ценного действительно не имелось.

– Я зайду на следующей неделе, – предупредил он.

Эти слова не должны были означать собой угрозу – простое утверждение, причем совершенно очевидное, поскольку так и обговаривалось с самого начала, но Куртис дан Бройя медленно повесил голову и затрясся в рыданиях.

Балагур подумал было подойти и попробовать успокоить парня, но решил не делать этого. Его частенько понимали неправильно.

– Может быть, не следовало тебе деньги занимать. – И он удалился.

Его всегда изумляло то, что люди, занимая деньги, не стараются подсчитать свои возможности. Размер и срок займа, движение процентов и тому подобное совсем не трудно оценить хотя бы приблизительно. Но, судя по всему, они всегда были склонны к преувеличению своих доходов и потому охотно отравляли собственные мозги, рассматривая будущее только с лучшей стороны. Они ведь не такие, как все, и потому произойдет какая-нибудь счастливая случайность, и все наладится, и дела обернутся к лучшему. Балагур не имел никаких иллюзий. Он знал, что является всего лишь одним совершенно неприметным зубчиком в сложном механизме жизни. Для него факты были фактами, и ничем иным.

Он шел пешком, считая шаги, отделявшие его от заведения Старателя. Сто пять, сто четыре, сто три…

Удивительно, насколько маленьким оказывается город, когда измеришь его. Все эти люди и все их желания, и счета, и долги стиснуты на небольшом участке осушенного болота. По подсчетам Балагура, выходило, что болото вот-вот отберет обратно значительную часть своих былых владений. И он пытался понять, станет ли мир лучше после этого.

…семьдесят шесть, семьдесят пять, семьдесят четыре…

У Балагура появилась дополнительная тень. Возможно, карманник присматривался. Он как бы ненароком повернулся к лавке, мимо которой проходил, и зацепил эту тень краешком глаза. Девушка, собравшая темные волосы под кепку, в слишком большой для нее кофте. Да какая девушка, скорее девочка, ребенок. Балагур свернул, сделал несколько шагов по узкому проулку, развернулся, перегородив проход, и распахнул пальто, демонстрируя рукоятки четырех из шести своих вооружений. Его «тень» повернула за угол следом за ним, и он взглянул на нее. Просто взглянул. Сначала она застыла на месте, потом сглотнула, потом дернулась в одну сторону, в другую, попятилась и исчезла в толпе. Вот и вся история.

…тридцать один, тридцать, двадцать девять…

В Сипани, и особенно в его туманном и благоуханном Старом городе, было полным-полно воров. Они были назойливы, как летняя мошкара. А еще грабители, разбойники, налетчики, стопорщики, подрезальщики кошельков, головорезы, бандиты, убийцы, мордовороты, жулики, шулера, барыги, ростовщики, распутники, попрошайки, обманщики, сутенеры, содержатели ломбардов, прохиндеи-торговцы, не говоря уже о счетоводах и стряпчих. Стряпчие, по убеждению Балагура, были хуже всех. Иногда ему казалось, что в Сипани никто ничего не делал. Все были заняты исключительно тем, как бы урвать что-нибудь у других.

Но, с другой стороны, сам Балагур был ничем не лучше.