Освободители

«Хоть мне и не было дано утвердить новые государственные институты Республики, я по крайней мере чувствую удовлетворение от того, что оставляю ее свободной и независимой, уважаемой за границей и прославленной завоеваниями ее победоносной армии. Я благодарю небо за дарованную мне милость во время моего правления, и я молю его хранить тех, кто последует за мной…

Теперь я простой гражданин. За время правления я располагал почти абсолютной властью. И прошу поверить, что любые ошибки, которые я мог совершить, были вызваны трудными условиями, в которых мне суждено было управлять, а не злым умыслом. И я готов ответить на любые обвинения, которые вы захотите предъявить мне. Если совершенные мной ошибки могут быть искуплены моей кровью, вершите возмездие. Вот моя грудь!»

В очередной раз О’Хиггинс с честью вынес превратности судьбы. Он укрылся в Вальпараисо, оставив вместо себя правящую хунту. Однако Фрейре прибыл по морю и подверг бывшего Руководителя аресту. Здоровье О’Хиггинса резко пошатнулось, и он с горечью писал в ответ на письмо Сан-Мартина, поздравившего его с отказом от власти: «Унижения и утрата свободы, которые я переживаю с тех пор, как отказался от своего поста, показывают мне, чего еще я могу ожидать от моей страны, хотя все равно не променял бы последние тринадцать лет, со всеми жертвами и неслыханными усилиями, ни на что в этом мире».

Однако шли месяцы, и он становился все более рассудительным. «Я чувствовал себя более полезным на поле боя. Я ничего не понимаю в этом бесчестном и аморальном искусстве интриг, посредством которого человек может рваться к управлению государством, разрываемым завистью, партиями и раскольническими фракциями. Это зло практически неизбежно в новых, едва оперившихся правительствах, которым приходится опираться на собственные силы для поддержания существования и роста. Люди почти никогда не желают признавать превосходства одного из них над остальными, даже если они сами избрали его. И тут бесполезно создавать институты и давать гарантии тем, кого они презирают и осуждают. Мой личный опыт и те скудные познания в политике, которыми я обладаю, убедили меня, что наши народы смогут достичь благосостояния только под принуждением. Но мое отвращение к принуждению столь велико, что я не желаю прибегать к нему даже ради достижения их же блага».

17 июля Фрейре разрешил О’Хиггинсу вместе с семьей отправиться в изгнание в Перу. Там О’Хиггинс нашел теплый прием у своего старого школьного приятеля маркиза де Торре Тагле. Его устроили в бывшей резиденции Сан-Мартина. Но переданная ему усадьба была разграблена.

О’Хиггинс предложил свои услуги Боливару — новому правителю Перу, желая участвовать в его последней кампании против королевских войск в горах. Боливар был любезен, хотя на чилийцев он смотрел как на марионеток в руках Сан-Мартина. О’Хиггинс проделал длительное, в течение месяца, путешествие, чтобы присоединиться к Боливару. И попал на место сражения у Хунина как раз после поражения роялистов. Он еще участвовал вместе с Боливаром в битве при Уанкайо, где, как вспоминал Миллер, проявил «ту самую честность, порядочность, великодушие, прямоту и доверчивость, которые мы всегда в нем находили». Однако оба они — и Боливар, и О’Хиггинс — не дождались окончательной победы над роялистами, которую патриоты одержали уже под командованием Сукре.

О’Хиггинс смог теперь вернуться в свое обширное поместье в сорока милях к югу от Лимы — в Монтальване, где вел обычную жизнь, наслаждаясь чаем, табаком и музыкой. Окружающие отмечали, что, будучи очень добр к приемным дочерям-арауканкам, он к своему незаконнорожденного сыну Педро относился как к прислуге, что, по-видимому, объяснялось суровым отношением к нему собственного отца, воспринятым им.