Освоение времени

В мире наступила ночь. Полная луна светила в окно. Занятый невесёлыми мыслями, Иван не зажигал свет и пристально изучал через стекло знакомый рисунок на челе спутника Земли.

Известие о КЕРГИШЕТЕ почему-то не взволновало его, не вызвало подъёма.

Да и какой может быть подъём, если Симон не уверен в том, что он и есть КЕРГЕШЕТ. Если не он, то кто-то, значит, другой? Наверное, у ходоков есть тоже имя этого, другого…

Что-то всё-таки Симон не досказал.

Или Симон тут ни при чём, а у него самого после месяцев учёбы наступила полоса хандры?

Ренк проклятый!

— Хорошо-то как, господи! — то ли птичий, то ли скрипуче-дверной, а значит, непонятно какой голос учителя, внезапно объявившегося в комнате, оборвал его мысли и одиночество.

Иван включил свет и посмотрел на Сарыя… Ну что с ним прикажете делать?

Учитель был вымазан с ног до головы в какой-то грязи, как в первый день появления у будущего ученика. С него: с одежды, обуви, приобретённой не у Ивана, и даже с головы, — со всего что-то капало, отваливалось комочками грязи.

Недавно вымытый пол! Вот наказание с учителем!

Глаза у него блестели, в них читались сразу и гордость, и насмешка, и непререкаемость. Едва взглянув на Ивана, как на муху какую-то, недостойную его внимания, Сарый вскинул перепачканную голову и независимо проследовал, оставляя за собой страшные для любителя домашней чистоты следы, в ванную комнату, в которой прямо одетый встал под душ. И запел что-то гнусавое и противное…

До исчезновения на нём был надет новый спортивный костюм ученика с подвёрнутыми рукавами и штанинами. Можно себе представить, что от него, шерстяного семидесятирублёвого, по старому счёту, осталось, если учитель даже не соизволил его снять, залезая в ванну?

Фыркая, завывая и размазывая грязь по всей ванной комнате, он громко, чтобы слышал Иван, нахально потребовал еды и горячего чая. Задетый за живое ученик, открыв дверь в ванную, сказал ему пару «ласковых» слов. В ответ учитель залился счастливым смехом деревенского дурачка и завёл нечто совсем несусветное таким голосом, что визг несмазанных колес — музыка по сравнению с его руладами.

— Ну, ренк проклятый! — в сердцах выкрикнул Иван.

Сарый поперхнулся и смолк, поражённо глядя на ученика, словно на стихийное бедствие. Вода стекала с его головы, перебирая жидкие волоски, и брызгала от его дыхания каплями и тонкими струйками, но он, казалось, забыл о ней, остолбенев от наглости Ивана, повторившего, вернее, перекроившего его единственное ругательство, которое он позволял себе в адрес вертов.

По его обиженно-растерянному виду Иван понял, что погорячился и сказал лишнее. Может быть, ему никто никогда не говорил такого. Возможно, это было какое-то, незнакомое ещё ему, как ученику, оскорбление в среде ходоков. Не знал он тогда этого, и знать не хотел. Поэтому извиняться не стал, а бросил под ванну тряпку, которой тщетно пытался собрать грязные следы Сарыя, и пошёл на кухню греть чай и по сусекам собирать ему еду.

Зла у него на учителя не было. Да и можно ли злиться на ребёнка?.. Всё-таки, не смотря ни на что, был он безобидным, со своими причудами, старым человеком, которого уже не переделаешь, не перевоспитаешь. И надо его воспринимать таким, каков он есть, даже если тебе что-то в нём самом или в его поведении не нравится.

Осознав эту не ахти какую мудрёную мысль, Иван сам ни с того ни с сего запел. Тоже гнусаво и противно, подражая учителю, зато от души. Затем, сходив в комнату, достал из стенки свой красивый с красными лампасами лыжный костюм и отдал Сарыю, предварительно заставив его вымыться как следует — с мочалкой и мылом. Тот покорно выполнил всё, что ему было сказано, оделся — костюм повис на нём как на огородном пугале — и скромно скользнул на кухню.

Есть он, наверное, хотел крайне. Но по мере того как наедался, подчистую подметая всё съестное, находящееся на столе, взор его туманился, а сам он становился опять нагловатым и независимым.

Иван же сидел напротив него и смотрел, как он ест… И отмечал — жадно! Вот как он ест. Одного слова достаточно для описания этого безобразия. Создавалось впечатление, что столовых приборов учитель не признавал напрочь, так как любую еду пытался хватать руками, забывая о столовых принадлежностях, без разбора заталкивал её в рот. При этом давился, сопел и стонал. Тьфу!..

— Из Фимана? — неосторожно назвал ученик запомнившееся слово.

Сарый весь передёрнулся. Открыл рот, чтобы заорать, как это делал раньше, однако не издал ни звука, только засопел громче и зачавкал невообразимо безобразно.

— Буду спать, — невнятно бросил он, когда на столе не осталось ни крошки, а чай из чайника был выпит до капли.

Ходоки — тоже люди

Как-то неожиданно у Ивана не то чтобы появилось свободное время, но ему удалось кое-что почитать о самом времени. О старых и новых концепциях. И чем больше он узнавал, тем сильнее запутывался от обилия гипотез, размышлений и понятий. Начитавшись, пришёл к отчаянному выводу: пока никто ничего такого не знает, чтобы объяснить эффект хождения во времени. Никто!..