От «А» до «Я». Александр Абдулов и Олег Янковский

Я ходил в сумасшедшие дома. И не только в Москве, но и на периферии. Мне все время было интересно понять логику этих людей. Например, я много снимался в лагерях, в тюрьмах. И вот что крайне интересно – они же все уверены, что сидят ни за что. Они – каждый из них – могут оправдаться. Я спросил одного: «За что сидишь?» И он говорит: «Да ни за что. Я вышел из тюрьмы, приехал в свою деревню, сестра накрыла стол, выпиваем, и она говорит мне о том, что сосед две недели назад взял приемник и не отдает. Я пошел к нему и попросил, чтобы он отдал приемник, а он меня послал. Тогда я взял топор и зарубил его. Ну что – я виноват разве?» Понять вот эту логику – дико интересная задача для актера. Я эти истории, подобные той, которую вам рассказал, эти впечатления, эти ощущения не для конкретной роли собирал, но потому что знал, что когда-то где-то эти истории обязательно пригодятся. Вот они и пригодились для Макмэрфи.

Знакомый психиатр, посмотрев наш спектакль, сделал медицинское заключение о болезни Макмэрфи на четырех листах. И когда я дал прочитать это моему близкому человеку, то, прочтя написанное, он мне сказал: «А чего читать-то было – это твой диагноз».

* * *

Почему мне в театре интереснее? Здесь полнее чувствуешь, что занят творчеством. У меня есть три часа сценического времени, и тут уж только от меня зависит, получится роль или нет. Я вышел на сцену, я работаю, я отвечаю за все. И если работаю плохо – не на кого свалить вину. Такого ощущения нет в кино. Там с твоей ролью могут сделать все что угодно. Могут перемонтировать, переозвучить, наложить другую реплику. Что-то важное вообще выбросить при монтаже. Получается: это уже не я сыграл, это меня «слепили». И еще. Как вообще играть трагедию в десяти дублях?.. Ведь очевидно же, что мгновения настоящей актерской работы неповторимы.

Киноартисты любят рассказывать о том, как они на съемках прыгают с лошади, купаются в ледяном море. Это, разумеется, эффектно. Реже говорят о том, что «героизм» этот мог бы подчас и не понадобиться вообще, будь люди на площадке чуть организованней, чуть профессиональней. Как-то, снимаясь в новой картине, я должен был прыгать в море. Поздняя осень, Балтика, ветер. Выхожу мокрый с головы до пят. Но оператор, оказывается, не смог «поймать» мой прыжок в кадр. В результате сняли шесть дублей. И отнюдь не из-за творческих соображений. Что-то не сработало, кто-то прозевал момент… А ведь в кино бывает совершенно иначе. До сих пор вспоминаю, как слаженно работала съемочная группа фильма «Двое в новом доме», которой руководил дебютант в жанре игрового кино режиссер Тофик Шахвердиев. Счастливыми днями была для меня работа с Марком Захаровым на съемках телефильмов «Обыкновенное чудо» и «Тот самый Мюнхгаузен». Захаров необычайно взыскателен к себе и от других требует боевой готовности номер один. Он не просто талантливый режиссер, не только человек увлеченный, но и умеющий увлечь всех вокруг. Он педагог. Каждый раз ставит планку на какую-то новую высоту. И надо прыгать, хотя не всегда известно – как. Надо искать, придумывать – а это в искусстве самое интересное. Знаю, что такая же атмосфера поиска царит на съемках фильмов Никиты Михалкова. Но это – скорее исключения, чем правило.

Я в принципе не понимаю упований на актерскую технику… Я не понимаю, когда партнерша по сцене, отвернувшись от зрителя, усилием воли выжимает слезу. Когда она старательно «доносит» свой текст, прорабатывая его модуляциями голоса так, что зрителю уж и думать ни о чем не остается. Ведь что такое слово? Это же только обрывочная тень той колоссальной нервной работы, которая свершается внутри нас. Мы можем сообщить об огромном горе так, как будто говорим о чем-то незначительном и обыденном, и только, допустим, руки выдадут, насколько нам тяжело. Обратите внимание, как мы вообще сегодня все разговариваем. Одновременно что-то делаем, о чем-то еще подспудно думаем, держим в голове напряженную программу дня, нас всегда мучит необходимость куда-то срочно бежать… Вот если я чувствую на сцене, на экране эти интонации, эту атмосферу нашей сегодняшней жизни – мне сразу становится интересно и наблюдать за происходящим, и играть именно так. Искусство должно резонировать с нашей душой, с нашими сегодняшними реалиями вне зависимости от того, что разыгрывают артисты на сцене – сказку или быль, классику или современную драму.