От дворца до острога

В Саратове существовала еще межевая контора… Служащих было человек до 60: землемеров, помощников их, чертежников, разных делопроизводителей. Они получали хорошее жалованье и пользовались безденежно обывательскими квартирами. Что был это за народ и откуда он собрался! Все пожилых лет, исключая чертежников и писцов, пьяные, небрежные; одеты были всегда дурно, кроме молодых людей, державших себя прилично… По окончании присутствия все, исключая молодых, шли прямо в кабак, который и теперь существует в ряду рыбного базара и носит наименование «большой бумажный», где сидели и пили до самой ночи. В этот кабак приказные других присутственных мест мало ходили; у них был свой, неподалеку от присутственных мест… который и теперь существует… Сюда сходились любители выпить из губернского правления, уездного и земского суда и других. Этот кабак имеет и теперь наименование «малый бумажный». Если сюда, в их компанию, попадал приказный межевой конторы, то они его выталкивали и не давали выпить вина, и наоборот: кто зайдет из приказных присутственных мест в «большой бумажный», то их межевые крысы (их так называли) выталкивали, иногда между ними бывали ссоры и драки. От присутственных мест и межевой конторы так и были проложены торные тропочки к этим кабакам. ‹…›

Правитель канцелярии В. С. Симановский имел грубый и крутой нрав… Он с своими канцелярскими чиновниками (их было человек до 40) обращался весьма невежливо, не любил ленивых франтиков… на них он всегда кричал, называя их приватными именами, так, как ему вздумается…

В губернском правлении были два лица, подобные Симановскому, еще более сварливые и грубые. Это – секретари В. И. Иванов и В. П. Львов. Впоследствии первый был советником, а последний – асессором. Они с канцелярскими служителями, судьбою утопленными в грязную жизнь, крайне дерзко и дурно обращались, ругали их неприличными словами и даже давали толчки, арестовывали их. Они во время присутствия ходили по комнатам – одна нога в сапоге, а другая босая. Сапог, картуз, а зимою и шинель или тулуп были на сохранении у экзекутора» (141; 39–40, 42).

Неясным остается вопрос о загруженности чиновников работой. Разумеется, были особые присутственные часы с большим, как водилось в России, перерывом на обед: обедали по домам, а после обеда полагалось слегка соснуть. Так в канцелярии саратовского губернатора Панчулидзева занятия «продолжались от 9 часов утра до 2 часов и с 6 вечера до 10 часов ежедневно, не исключая табельных и праздничных дней, тем более потому, что московская почта отходила из Саратова один раз в неделю, и то в воскресенье…» (141; 42). Но, как представляется, продолжительность занятий зависела от необходимости и начальства. При характерном для России, особенно дореформенной, делопроизводстве, когда каждый предыдущий документ (решение суда и т. п.) полностью переписывался в последующем для вынесения затем резолюции, а при передаче дела в следующую инстанцию переписывались и документ, и подходящие статьи закона, и резолюция – и так до бесконечности, младшие служащие, механически копировавшие документы или подыскивавшие нужные справки и статьи законов, были перегружены работой.

В мемуаристике встречаются упоминания о том, что перед ревизиями дел, в конце служебного года и в прочих чрезвычайных случаях начальники, не мудрствуя лукаво, отбирали у мелкого канцелярского люда сапоги, засаживали их за столы под надзор сторожа и даже приковывали за ногу к столу (канцелярские столы в ту пору были весьма массивны и тяжелы); для интенсификации работы, якобы, копиистам и регистраторам доставлялись хлеб, огурцы и водка за счет начальника. В обычное же время документы могли неделями и месяцами не регистрироваться и не подшиваться. Будто бы и «вышнее» начальство не слишком обременяло себя занятиями, появляясь в канцеляриях лишь на краткий срок утром и предаваясь в остальное время карточной игре и светской жизни. Можно вспомнить знаменитых по русской литературе «архивных юношей», молодых чиновников Московского архива Министерства иностранных дел, большей частью представителей «золотой молодежи», которые все как один отмечают отсутствие настоящей работы, но связывают это со снисходительностью начальства. «Архивные юноши» предавались литературным и светским удовольствиям, а дела стояли. Один из известных мемуаристов, С. П. Жихарев, писал по этому поводу: «Был у Н. Н. Бантыш-Каменского… Принял благосклонно и удивлялся, отчего я не просился на службу в Архив, как то делают все московские баричи. В том-то и дело, сказал я, что я не московский барич и мне нужна служба деятельная» (66; I, 5).