От Двуглавого Орла к красному знамени. Кн. 2 (др. изд.)

Товарищ Дженни была одета в мужскую рубашку с галстуком ярко-красного цвета, зашпиленным булавкой с адамовой головой. Поверх рубашки был пиджак синего тонкого сукна. Такая же юбка охватывала ее узкие бедра и кончалась немного ниже колена. Дальше были высокие желтые сапожки на шнурках. Она была бы красива со своими обесцвеченными водородом светло-желтыми волосами, с большими задумчивыми, загадочными глазами, если бы ее лицо не было мертвенно-бледно нездоровою бледностью белокровия. Она смотрела то на того, то на другого из гостей пристальным печальным взглядом и вдруг разражалась веселым истеричным смехом. Тогда лицо ее оживало.

Зоя Николаевна при виде стольких незнакомых мужчин совершенно потерялась, но гости не смущались. Они вошли в ее квартиру, как в свою собственную, и Гайдук, ни у кого не спрашивая позволения, закурил толстую папиросу.

— Не удивляйтесь нашей безцеремонности, — мягко сказал Шлоссберг, обращаясь к Зое Николаевне. — Война нас сделала такими. Мы привыкли жать, где не сеяли.

— Под каждым дерева листом ей был готов и стол, и дом, — развязно сказал Осетров. — Товарищу Ниночке привет. Как ваша муза? Нащелкали что-либо?

— Немного есть, — отвечала Ниночка.

— Прочтете?

— Это уже, как хозяйка, — сказала Ниночка.

— Коммуна, Ниночка, коммуна! Давайте выберем председателя, если хотите, но не хозяйка. Где хозяйка, там есть работники. А мы не работники. Аминь! «Быть посему!», «прочел с удовольствием» — так говорит Николашка-кровавый, — сказал Осетров.

— Пожалуйста, читай, Ниночка, — сказала Зоя Николаевна.

— Просим, просим!

— Нет, я не буду первая. Пусть Шлоссберг прочтет что-нибудь хорошее.

Шлоссберг не отказывался. Он подошел к роялю, и товарищ Дженни покорно пошла за ним и села на табурет. Она взяла несколько тактов похоронного марша, потом смолкла и редкими торжественными аккордами сопровождала мелодекламацию Шлоссберга.

Как удар громовой, всенародная казньНад безумным злодеем свершилась;То одна из ступеней от трона царяС грозным треском долой отвалилась…

Дженни ушла в басовой ключ, и клавиши звучали мягко и торжественно.

Мрачен царь… Думу крепкую думает он,Кто осмелился стать судиеюНад тобою, над верным слугою моим,Над любимцем, возвышенным мною.

Шлоссберг рисовал грозную картину видений Царя, нарисованную Ольхиным в его стихотворении «На смерть Мезенцева»..

Царь стоит и не верит смущенным очам;Как на глас неземного веленья,Поднялись и проносятся мимо негоРой за роем живые виденья.Измождены, избиты, в тяжелых цепях,Кто с простреленной грудью, кто связан,Кто в зияющих ранах на вспухших спинах,Будто только что плетью наказан.Тут и лапоть крестьянский, и черный сюртук,

Женский локон, солдатик в мундире,И с веревкой на шее удавленный труп,И поэт, заморенный в Сибири.

Все притихли. У Зои глаза были полны слез. Она чувствовала, как колебалась ее любовь к Государю, и Монаршая милость теряла свое обаяние.

Шлоссберг долго читал среди затихших гостей, и звуки рояля уже бурно слились в жгучую мелодию, гремели угрозой и бунтом, и пылко и гневно уже не говорил, а кричал слова мести Шлоссберг:

И висит эта туча, и будто бы ждет,Словно крылья орел расправляет,Но ударит твой час, — грозовая стрела,Как архангела меч, засверкает.Каждый стон, каждый вздох, пролитая слезаВ огнедышащих змей обратятся,

И в давно зачерствелое сердце твоеМиллионами зубьев вонзятся!

Шлоссберг понизил свой голос почти до шепота, Дженни под сурдинку играла похоронный марш.

Полумрак, тишина… пышный гроб и налой,Образа с восковыми свечамиИ покойник с суровым холодным лицом,С искаженными смертью чертами.

Несколько секунд в гостиной царила тишина.

— Здорово! — сказал Осетров.

— Да! Эт-то талантище! Эт-то писатель, — проговорил молчавший пока Гайдук.

— Товарищи, — сказал Кноп, — а как у вас в пулеметном полку насчет песен и литературы?