От Франсуа Вийона до Марселя Пруста. Том I

У Депорта много говорится о смерти, о гибели, но они нереальны – все это типичная петраркистская «смерть» от любви, от одного испепеляющего взгляда возлюбленной. Решение темы смерти у Депорта заставляет предчувствовать барокко. Оно призвано щекотать нервы, но не больше. У Депорта нет горацианского призыва наслаждаться всеми благами бытия, столь характерного для эпохи Возрождения. Ронсар же пишет о смерти спокойно, как о неизбежном конце жизненных радостей и тревог, но он далек от эстетизации смерти, равно как и от страха перед ней. Ощущение усталости, но не пресыщенности, – вот что возникает при чтении «Сонетов к Елене». Ронсар против условностей в поэзии, в чувствах людей. Он продолжает, как и в былые годы, воспевать естественную, чувственную любовь, ее земные радости. Он против платоновской концепции любви:

Lecteur, je ne veux estre escolier de Platon,Qui la vertu nous presche, et ne fait pas de mesme,Ny volontaire Icare ou lourdaut Phaëthon,Perdus pour attenter une sotise extrême;Mais sans me contrefaire ou voleur ou charton,De mon gré je me noye et me brusle moy-mesme[335].

У Депорта же мы не найдем ронсаровского овеянного тихой грустью лиризма. Правда, у него тоже есть нотки одиночества и желания покоя. Но трансформируются они в типичные петраркистские жалобы:

A pas lents et tardifs tout seul je me promeine,Et mesure en révant les plus sauvages lieux,Et pour n’estre apperceu je choisi de mes yeuxLes endroits non frayez d’aucune trace humaine:Je n’ay que ce rampart pour defandre ma peine,Et cacher mon désir aux espris curieux,

Qui voyans par dehors mes soupirs furieuxJugent combien dédains ma fl amme est inhumaine.Il n’y a désormais ny riviere ny bois,Plaine, mont, ou rocher, qui n’ait sçeu par ma voixLa trampe de ma vie à toute autre celée.

Mais j’ay beau me cacher, je ne me puis sauverEn desert si sauvage, ou si basse valée,Qu’Amour ne me découvre, et me vienne trouver[336].

Сонеты Депорта условны, они оторваны от реальной жизненной обстановки, в которой поэт жил. Характерно, что в 1573 г., т. е. через год после Варфоломеевской ночи, в самый разгар Религиозных войн у Депорта совершенно не чувствуется грозного дыхания эпохи народных бедствий. Иначе у Ронсара; поэт-патриот, он не может не болеть за судьбу родины. Тема Франции, раздираемой междоусобицами, не раз возникает на страницах сборника. В одном месте Ронсар восклицает:

Аu milieu de la guerre, en un siècle sans foy,Entre mille procez, est-ce pas grand’ folieD’escrire de l’Amour?[337]

Ронсар понимал, что его любовные страдания – безделки по сравнению с ужасами войны:

Pour tromper les soucis d’un temps si vicieux,J’escrivois en ces vers ma complainte inutile.Mars aussi bien qu’Amour de larmes est joyex.L’autre guerre est cruelle, et la mienne est gentille.La mienne fi niroit par un combat de deux,Et l’autre ne pourroit par un camp de cent mille[338].

Как верно заметил Р. Лебег, «перечитывая стихи Депорта после стихов Ронсара или Дю Белле, нас поражает обеднение жанров, тем, приемов, поэтического языка»[339]. Надо заметить, что Депорт также стремился к простоте и ясности, но это оборачивалось обедненно стью и поверхностностью. Поэзия Депорта далека от кристальной чистоты и прозрачности, но вместе с тем и необычайной полноты и весомости лучших стихов Ронсара. А таких много и в последнем сборнике главы «Плеяды». У Ронсара также чувствуется стремление к ясности и простоте стиля. Это говорит о том, что в последней четверти XVI в. и Ронсар, и Депорт равно следовали одной тенденции, что уже чувствовалось приближение классицизма.

7