От Гавайев до Трансвааля

Из чинуш-образованцев никто и не рисковал, особенно сейчас, после смерти её величества Александры Иосифовны, от дури и ревности наглотавшейся страшной хрени из портфеля лейб-медика. Народ глухо судачил как три подружки императрицы, повинные в распускании сплетен об изменах самодержца, «неожиданно устыдились» и оперативно-показательно повесились на совершенно одинаковых кусках шпагата, причём одна «вздёрнулась» уже в монастыре, куда срочно ломанулась для пострижения и грехов замаливания…

Полковник Сыромятов, прибывший из Калифорнии и занимавшийся этим делом, после «упокоения» подруг Сандры, рвался половину петербургского общества репрессировать, очень уж бесили русского американца ехидные и высокомерные петербуржцы. Пришлось отправить ретивого полковника командовать Иерусалимской охранной бригадой, эдаким «спецназом пустынь» второй половины 19 века. Там Никита развернулся, согласно полученным инструкциям. Сам султан повелел своим сатрапам, к русским не лезть и фактически Палестина контролировалась российскими штыками, что крайне нервировали дорогую сестру Викторию.

Вроде всё шло неплохо и даже замечательно, но после сорока лет жизни под личиной Константина у меня начала «ехать крыша». Нет, ничего страшного, всё прекрасно и с головой и со здоровьем, все эти годы не чихал, не кашлял, не болел, являя образчик совершенства организма и восхищая медицинских светил.

На данный момент, в 48 лет выгляжу максимум на тридцать, Но, видимо «истрепался мозг», ведь по сумме двух жизней 92 годочка «стукнуло». Устал чертовски, раздражаюсь на любую мелочь, чиновники, особенно которые за собой вину знают, пачками валятся в приёмной с сердечными приступами. Причём трёх, которых спасти не удалось, молва людская записала в жертвы Сыромятова. Якобы Никита тайно наезжает из Палестины и подсыпает яду несчастным казнокрадам. Ну, если и не сам полковник, то его калифорнийцы сработали, ясное дело!

И о «калифорнийском характере». Лев Толстой и здесь «выбился» в писатели, год провёл в Русской Америке и сочинил объёмный роман о жизни в заокеанских губерниях под названием, вы не поверите — «Анна Кустицкая». Героиня, уехала за любимым, инженером железнодорожником в Константинополь-Тихоокеанский, но в дороге занемогла, отлёживалась полгода в госпитале Чарлстона. А пока мадмуазель Кустицкая болеть изволила, её жених, прокладывавший «железку» из Русской Калифорнии к портам Техаса, обвенчался со знойной мексиканской красоткой. Лев Николаич такие там постельные сцены забабахал — взорвал прям общество. Охреневшие цензоры рыдали, но повинуясь высочайшему указанию, оставили авторские фантазии без правок. Анна же не бросилась под маневровый паровоз в отместку коварному изменщику, как вы наверное предположили. Нет! Она пошла работать учительницей в сельскую школу и сочеталась законным браком со смышленым старообрядцем Мироном Кустицким, с которым и жила долго и счастливо, благо Мирон изрядно поднял денег на золотишке…

Сам роман, несмотря на эротические главы и любовные многоугольники, изумительно точно и красочно повествовал о быте русских колонистов в Северной Америке, о «выковке» особого «калифорнийского характера» у русского человека. Граф Толстой сумел здорово и невероятно агитационно показать именно повседневную, трудовую жизнь переселенцев. Иначе чем Гоголь, воспевавший по большей части героев казаков, эдаких чубатых конкистадоров, рыцарей прерий. А у Льва Николаевича получился замечательный производственный роман, прочитав который хотелось бросить всё на Тамбовщине, Брянщине или Смоленщине и ехать через океан растить кукурузу, пшеницы по два урожая снимать. Как же здорово работать на полях бескрайних Орегона и Калифорнии, да ещё на сеялках производства «Механического завода Константинополя-Тихоокеанского», где по сюжету служил инженером коварный интриган Егор Сологуб, мечтавший овладеть Анной и строивший козни её супругу золотопромышленнику.

В Мироне Кустицком легко угадывался Дмитрий Кустов, с которым граф Толстой, кстати, свёл тесное знакомство. А линия с мексиканской красоткой, как бы намекала на юношеские похождения самого императора…

Потому писатель и подал прошение о «высочайшей цензуре». Я прочитал, повеселился от души и повелел: «Гениальная вещь. Печатать без правок, до последней буквы как есть у автора. Константин». И пошёл агитационный роман в типографии, суммарный тираж подходил к миллиону экземпляров.