От «Града обреченного» до «Бессильных мира сего»

Публикуя материалы из архива Стругацких, Светлана Бондаренко пишет: «Это даже не исследование сотворения Стругацкими своих произведений, это только МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ ИССЛЕДОВАНИЯ. Исследовать будут позже и исследовать будут другие, я же даю только толчок: «Посмотрите, сколько тут интересного для вашей работы»».

Однако в другом месте она сообщает, что Борис Стругацкий не согласился на публикацию черновиков как таковых. «Напишите книгу, — сказал он. — Напишите исследование по рукописям Стругацких, по черновикам. Туда можете включать любые отрывки».

Я не то чтобы придираюсь к словам. Не в словах тут дело, но невнятность задачи породила невнятность результата. Отсутствие серьезной методологии не дает возможность назвать эти публикации исследованием. Много лет назад в заметке о группе «Людены», я писал о «презумпции значимости» (термин придумал Борис Стругацкий). «Презумпция значимости» и есть методология, положенная в основу «Неизвестных Стругацких»: все, мол, равноценно важно. Если задача исследования — найти «множество дополнительных сведений», результатом будет — «посмотрите, сколько тут интересного». С другой стороны, для того чтобы послужить материалом, базой для будущего исследователя, «Неизвестные Стругацкие» недостаточно объективно-нейтральны.

Я не пытаюсь умалить заслуги Светланы Бондаренко и «люденов». Работа проделана огромная. И результат получен. Вот только мне не совсем понятно в какой степени этот результат поможет ученым и в какой читателям. Про ученых вопрос оставим в стороне, а о читателях я хочу сказать, что настоящие книги меняются вместе с ними. Возраст, жизненный опыт, новые знания, новые чувства, новые радости и новые страдания все это дает нам возможность прочитать уже знакомую книгу — настоящую книгу — еще раз, по-другому, иначе. Произведение искусства не ребус, там написано именно то что написано, его не надо разгадывать — его нужно читать.

* * *

Когда я сообщил Светлане Бондаренко, что отказываюсь прислать для публикации копии имеющихся у меня рукописей, она спросила — почему. Я написал ей письмо о том, что в материалах, находящихся у меня, нет ничего принципиального, ничего увлекательного, меняющего, ниспровергающего. То есть, я не охраняю какие-то секреты. Моя позиция — вопрос убеждений. Но Светлана Бондаренко хотела, чтобы я объяснил свою позицию не ей лично, а читателям «Неизвестных Стругацких». Таким образом возникла эта заметка.

Я полагаю, что из черновиков «Понедельника» нельзя узнать ничего «нового о НИИЧАВО и о персонажах, его населяющих» потому, что НИИЧАВО вместе со всеми персонажами существует только в системе, ограниченной с двух сторон — заглавием в начале и точкой в конце. Эта система прекрасно себе прожила сорок лет и продолжает жить.

В тексте «Миллиарда лет», например, нет никакого КГБ, никакой политики, «самиздата», антисоветчины, суда. Историку и психологу, вероятно, интересно будет проанализировать и повесть, и материалы к ней, и обстоятельства процесса Хейфеца, который был и катализатором, и фоном размышлений на тему: как вести себя под давлением. И не просто размышлений — поступков. О подобном анализе, если помните, говорит один из героев самих же Стругацких: «Особенно ценны так называемые творческие личности, перерабатывающие информацию о действительности индивидуально. Сравнивая известное и хорошо изученное явление с отражением этого явления в творчестве этой личности, мы можем многое узнать о психическом аппарате, перерабатывающем информацию».

Однако для читателя самой повести как 30 лет назад, так и сегодня все это совершенно не важно. «Миллиард лет» не репортаж о деле Хейфеца, а художественное произведение. Дело Хейфеца сегодня — страница истории. Повесть «За миллиард лет до конца света» — живая литература.

Или, к слову, еще пример. В «Пикнике на обочине» имеется эпизодический персонаж «с прямоугольным генеральским лицом». Зовут этого генерала секретной службы господин Лемхен.

Я помню ухмылку на лице Бориса Натановича, когда он вручал мне папку с «Пикником». О моих пересечениях с кэгэбэшниками Борис Натанович, разумеется, знал, наставлял, одергивал и однажды, весной 1968 года, остановил меня, не дав совершить мальчишеский поступок, который, вероятно, очень дорого бы мне обошелся. Так что неторопливый и важный Лемхен с прямоугольным генеральским лицом — это была приятельская шутка. Но имеет ли она хоть какое-нибудь значение для читателя «Пикника»? Ровно никакого.

Я ничего не прячу и не скрываю. Но я думаю, что материалы, опубликованные в «Неизвестных Стругацких», не должны были появляться в массовом издании. Место этим бумагам — академические сборники, монографии или же (надеюсь, такое когда-нибудь произойдет) академическое собрание сочинений братьев Стругацких.

Роман АРБИТМАН

НЕИЗВЕСТНЫЕ ОТЦЫ И ЛЮБОПЫТНЫЕ ДЕТИ