От грозы к буре

— Тогда допреж тиуна нам еще кое-куда заскочить надобно, — засуетился ведьмак.

— Тоже к знакомым?

— Ну да, к ним, окаянным, — кивнул головой Маньяк, не став пояснять, что это за знакомые.

Они прошли полдеревни, пока не дошли до места. Знакомые ведьмака жили в относительно приличном домике, радующем глаз свежим частоколом забора и задиристым коньком на гребне соломенной крыши.

Стучаться Маньяк не стал — просто толкнул входную дверь, и она сразу открылась, пропуская путников в узкие сенцы и обдавая удушливым ароматом подсыхающих трав, увязанных в ладные пучочки и заботливо развешанных на конопляной веревке на уровне верхнего венца. Потолка сени не имели, как, впрочем, и само жилое помещение, в которое они зашли чуть погодя.

Едва Константин, шедший вторым, перешагнул через низенький порог, как услышал беспрерывные жалобные стоны, раздавшиеся из-под кучи тряпья, хаотично наваленного на лавку в дальнем углу.

Свет, еле пробившийся сквозь мутные слюдяные оконца, позволял только разглядеть, что под этой кучей кто-то шевелился, но кто именно…

Маньяк, встав рядом с лавкой, недовольно морщился, глядя на это копошение.

— И давно ты так валяешься, Васса? — грубоватым тоном осведомился он.

Константин подошел поближе и увидел лежащую под кучей тряпья молодую темноволосую женщину, болезненно охавшую и держащуюся правой рукой за свой бок.

— Дай-ка подивлюсь, что там такое. — Ведьмак убрал ее руку и, осторожно заголив юбку, аж присвистнул, увидев страшный ожог, сплошной широкой полосой идущий почти от колена и заканчивающийся у самой талии.

— И кто ж так тебя?

— Не ведаю я. Подперли баню поленом да подожгли, — плачущим голосом отозвалась женщина.

— А за что? — не унимался Маньяк.

— Тоже не ведаю.

— И молока не выдаивала у коров?

— Чай я еще в своем уме-то.

— А порчу наводила? Напуск[67], относ[68] делала? — продолжал свой суровый допрос ведьмак.

— Ей помочь надо, а ты тут разговоры ведешь, — не выдержав, вмешался Константин.

— Погоди, — буркнул недовольно Маньяк. — Ты со стороны груди не видал, — и поинтересовался у женщины: — На вилы-то ты где ухитрилась напороться?

— Подставили мне их, когда я земляным ходом из бани уходила. Прямо на выходе. Да так ловко, что непременно угодишь. Вот я и…

— До дыхалки дошли, — мрачно заметил ведьмак князю. — Вона как у нее руда на губах пузырями идет. — И мрачно констатировал: — Ничем уже не пособить.

— Хоть бы водицы дал испить в мой смертельный час, — пожаловалась женщина, не переставая все время стонать и охать.

— Водицы можно, — кивнул ведьмак и степенно пошел в сени.

Едва он ушел, как женщина зашептала жалобно, обращаясь к Константину:

— А прими-ка у меня, добрый человек, куны да снеси их на помин моей грешной души в церкву.

Она вяло пошарила рукой под своим тряпьем и протянула князю сжатые в кулаке деньги. Константин подставил ладонь, но в это же самое мгновение невесть откуда взявшийся Маньяк с силой ударил по протянутой руке, и три медные монетки, сиротливо звякнув, раскатились по земляному полу жилища.

— Ты что? — возмутился Константин. — Она просила их церкви отдать на помин своей души.

— Ну и змея же ты, Васса, — укоризненно заметил ведьмак, никак не отреагировав на княжеское негодование. — Одной ногой уже в могиле стоишь, а все туда же.

— Да ведь я уж второй день тут мучаюсь, — повысила голос женщина. — Первое время криком кричала — хоть бы какая живая душа явилась. Ты — первый. Сам ведаешь, сколь мне еще в муках тут валяться.

— Долго, — подтвердил ведьмак, по-прежнему не обращая на Константина ни малейшего внимания, и неожиданно предложил: — А хошь, подсоблю?

— Неужто и впрямь подсобишь — не побрезгуешь? — Васса с надеждой протянула руку к ведьмаку и вновь тяжело застонала, причинив себе боль этим резким движением.

— Ты меня знаешь. Мое слово крепкое. Но и ты должна мне роту дать.

— Что хошь сделаю, — тут же торопливо заверила женщина.

— Делать-то как раз и ничего не надо, — криво усмехнулся Маньяк. — Тут как раз иное требуется — чтобы ты ничего не делала. Лежи себе тихонько и о мести не помышляй.

— Да как же, — возмутилась Васса, и ее глаза с темными, почти черными зрачками налились слезами. — Они меня в могилу свели, а я, стало быть, как распятый[69], простить им должна.

— Как хошь, — пожал плечами ведьмак. — Тогда мы уходим. — И шагнул в сторону выхода.

— Погоди, погоди, — запричитала женщина. — Ну что ж так сразу-то? Подумать надо. Боюсь я, не удержаться мне от искуса.

— Клятву дашь, так удержишься, — заверил ее Маньяк и поторопил: — Думай скорее. Меня там на свадьбе ждут.

— У Хрипатого? — зло блеснула глазами Васса.

— У него, — подтвердил ведьмак и снова спросил: — Надумала?

— Надумала, — решительно кивнула она головой. — Болит — терпежу нет! А как подумаю, что еще цельную седмицу мучиться, то и вовсе страх берет. Надумала. — Она возвысила голос. — Коли судьба моя такая, стало быть… помучаюсь напоследок. Зато после отыграюсь сполна. А ты иди, иди отсель. Не мешай тут подыхать, как собаке, коя тебе сроду поперек дороги не вставала.