От Каира до Стамбула: Путешествие по Ближнему Востоку

Мрачность и ветхость храма производят гнетущее впечатление. Есть такие темные места, что мне приходилось поминутно чиркать спичкой, чтобы не заблудиться. Камень, дерево, железо — все в ужасающем состоянии. Я видел, как портятся полотна, я видел даже картины, от которых остались одни рамы, — изображения выцвели. Краска отваливается кусками, а они все висят на своих местах. Мрамор покрыт зловещими трещинами. Я подумал: как странно крайняя набожность сочетается с крайним небрежением. Храм Гроба Господня находится в состоянии запустения и разрухи по единственной причине: замене любого полотна, реставрации любого камня, даже починке оконной рамы верующие придают такое огромное значение, что эти простые действия откладываются до бесконечности.

Колонны, коридоры, подземные пещеры, тоннели — все дошло до нас через шестнадцать столетий битв и пожаров. Здесь удивительная неразбериха, за одно или два посещения этот храм, этот лабиринт коридоров и приделов, объединяющих три главные святыни, ни за что не поймешь.

Я поднимался и спускался по ступенькам и, освещая себе дорогу колеблющимся пламенем свечи, исследовал погруженные во мрак галереи и коридоры. Однажды мне пришлось остановиться — я наткнулся на коленопреклоненных францисканцев, проходящих весь Крестный путь и не пропускающих ни одной остановки. Пламя свечей бросало бледные отсветы на их благоговейные лица — такие можно увидеть на стенах дома-музея Эль-Греко в Толедо. Первое впечатление об этом храме — множество пещер, полных сокровищ. Но его богатство не похоже на пышность католических церквей в Италии или Испании. Его роскошь и яркость — истинно восточные. Как будто все добро, награбленное за долгие века в Малой Азии, России, Греции, вывалили на эти алтари и осветили множеством свечей. Настоящее искусство бок о бок с пошлостью. Бесценная чаша, дар императора, соседствует с какой-то блестящей мишурой, которой самое место на рождественской елке. Сотни икон, отливающих старым золотом. По-византийски безжизненные лики святых.

Греческие монахи размахивают своими кадилами, и голубые облака ладана плывут мимо икон и позолоченных перегородок. Кажется, что прихожане, преклоняющие колени на мраморном полу, молятся витринам с экзотическими драгоценностями. Только в приделе францисканцев вас ожидает привычный интерьер западной церкви. Там просто и холодновато. Именно в Святой Земле понимаешь наконец, где пролегает граница между восточной и западной церквями. Те, кто привык отождествлять римско-католическую церковь с внешней пышностью культа и одеяний, здесь, в Иерусалиме, обнаруживают, что по сравнению с разодетыми в пурпур и парчу, окутанными густыми облаками благовоний, увешанными крестами с драгоценными камнями греками и армянами латиняне — степенные и скромные протестанты в коричневых сутанах, подвязанных веревками. Поднявшись по слабо освещенной лестнице, я оказался в толпе коленопреклоненных людей со свечками в руках. Человек рядом со мной вздохнул, как будто у него сердце разрывалось. Я бросил беглый взгляд и увидел типично нубийское лицо, отливающие голубым белки глаз, но мужчина это или женщина, определить не мог из-за пышных складок одежды, скрывавших очертания фигуры.

Итак, мы стояли на коленях перед алтарем, дрожавшим в желтом пламени свечей и золоченых светильников. Двумя колоннами от этого придела был отделен другой, где молились францисканцы, и свет перетекал на их простые, благочестивые лица. Представители двух христианских конфессий, одновременно преклонив колени, обратив лица в одну и ту же сторону, молились рядом, но в разных приделах.

Самое святое место на земле — гора Голгофа, на которой распяли Иисуса. Я осмотрелся в надежде найти что-нибудь, что дало бы мне представление о том, как она выглядела прежде. Но все стерто, все пропало под удушливым слоем благочестия. Итак, я находился в приделе Воздвижения Креста; а рядом был придел Пригвождения к Кресту.

Когда толпа поредела, я подошел ближе к алтарю. Там стоял греческий священник — гасил одни свечи, зажигал другие. Он поманил меня ближе и указал на серебряный диск с потеками воска — и ниже, на отверстие в камне, в которое, шепнул он мне, был вставлен Крест Господа нашего. Подошли паломники. С плачем и молитвами они дрожащими руками касались камня. Я ушел. Лучше бы мы ощущали это место в сердцах наших.

Я последовал за толпой паломников вниз по лесенке, в часовню Обретения Животворящего Креста, которая еще называется часовней Святой Елены. Если спуститься еще на несколько ступенек, оказываешься в гроте, где Святая Елена в IV веке нашла Крест. Крыша и стены здесь — из черного необработанного камня.

Меня, как и всякого паломника, неудержимо тянуло обратно, к мраморной Гробнице посередине круглого храма. Я долго сидел около нее, раздумывая о том, как недостойна Иисуса такая могила. Гробница была выстроена греками в 1810 году после пожара в храме Гроба Господня, так что древностью здесь даже и не пахнет.