От Кибирова до Пушкина

Последняя цитата нуждается в более развернутом пояснении. В дневник Зиновьевой-Аннибал вложены листки с одним и тем же стихотворным текстом, один чернилами и ее почерком, второй — рукой Иванова и карандашом. Судя по всему, поводом для этого стихотворения, начатого Зиновьевой-Аннибал и дописанного или правленного Ивановым, послужило реальное приглашение (песней из-за окна?) ею мужа на прогулку в разгар его работы. За основу нашей публикации взят «ивановский», более полный текст, в котором слой Зиновьевой-Аннибал обозначен в квадратных скобках. Кроме того, на свободных полях листа поэт обозначил иные варианты некоторых строк, которые мы также воспроизводим:

[Отвела] Увела тебя из кельи              домаТы доверчивой рукойСжал мою, забыв веселье                   истомуМысли стойко-огневой.Там, на воле, лес осеннийВзял у радуг семицвет;Долог склон вечерних теней,

Солнце льет медовый свет.В пруд блеснуло темнолонный —Небо — в высях, небо — в нем. Небо в выси, небо в <обрыв листа>[На плотине] У запруды влаги соннойСели мы с тобой вдвоем.                   Сели мы в после <обрыв листа>[842]Солнце, царь мой! Я — царица!Ты — мой свет, я [ — ] пламень твой[843].Как сияют наши лица,Кудрей о[т]свет золотой!

Вечно огненное диво:Свет лучится[844] день и ночь.Страстью древней сердце живо, —Не дарить ему не в мочь.Ты — любовник мой предвечныйЯ познала твой закон:Пышет свет твой неистечный;Кто не пламень, — опален.

В заключение укажем на два литературных контекста, в которые можно поместить вышеприведенный дневниковый текст, синтезирующий с себе художественный, документальный и религиозный аспекты. Запись в записной книжке Ф. Достоевского от 16 апреля 1864 года, начатая как документ («Маша лежит на столе. Увижусь ли с Машей?»), также далее развивает мысли философского, религиозного и политического характера в виду тела его первой жены М. Исаевой[845]. Эту запись Иванов знать не мог, но стоит отметить, что с такой же экспозиции начинается «фантастический рассказ» «Кроткая», занявший ноябрьский «Дневник писателя на 1876 год»[846]. Ни Достоевский, ни Иванов не могли знать строк из стихотворения Г. Державина, посвященного смерти его жены Е. Бастидон, «На смерть Катерины Яковлевны, 1794 году 15 июля приключившуюся»:

Не сияние луны бледноеСветит из облака в страшной тьме —Ах! лежит ее тело мертвое,Как ангел светлый во крепком сне.

Правда, стихотворение «Ласточка» (1792–1794) было не раз опубликовано:

<…>Душа моя! гостья ты мира:

Не ты ли перната сия? —Воспой же бессмертие, лира!Восстану, восстану и я, —Восстану, — и в бездне эфираУвижу ль тебя я, Пленира?

Известно было и стихотворение «Призывание и явление Плениры», где умершая супруга явилась поэту в виде потока белого тумана, и он услыхал ее рекомендацию: «Миленой половину / Займи души твоей»[847].

Последние примеры подводят нас еще раз к затрагивавшейся на этих страницах теме. В предисловии к сборнику стихов Бориса Нелепо Иванов вспоминал свое первое впечатление от его творчества:

Помню: читали мне вслух рукописную повесть, в ласкающую прозу которой вплетены были его неизвестные мне стихи. Помню, как встрепенулся я и стал допрашивать об авторе песенки:

Цели нет исканью вдали,В небе звезды процвели <…> и т. д.