От Кибирова до Пушкина

Буквально с первого номера журнала ключевые позиции в редакции заняли Н. Гумилев, М. Волошин и М. Кузмин[881]. Именно Кузмин тогда же приступил к обоснованию новой эстетической программы — так называемого «кларизма»

[882], основные тезисы которого он апробировал на страницах третьей, декабрьской, книги журнала в отделе «Заметки о русской беллетристике». Примечательно, что опубликованные здесь рецензии М. Волошина и В. Кривича на печатную продукцию уходящего года содержали в общем и целом положительные оценки произведений Ремизова, что свидетельствовало о двойственном отношении критического отдела журнала к творчеству писателя на тот момент[883]

. М. Кузмину принадлежал самый развернутый и вместе с тем негативный отклик. Объектом критического рассмотрения стала только что изданная книга «Рассказы», куда вошли также цикл сновидческих миниатюр «Бедовая доля» и пьеса «Бесовское действо». Основной недостаток прозы писателя рецензент нашел в «причудливом и необузданном воображении», разрывающем даже «стройность» неких заимствованных форм. Особенно жестким оценкам подверглись языковые эксперименты и синтаксические вольности: «ни меры, ни вкуса в пользовании своею сокровищницей, будто в одном месте заговорили на всех говорах одновременно»[884].

В следующем, четвертом (январском), номере «Аполлона» Кузмин изложил новую литературно-художественную доктрину в статье «О прекрасной ясности». Имя Ремизова не упоминалось здесь в негативном контексте, однако если сравнить аргументы статьи с предыдущей рецензией Кузмина, то они окажутся идентичными. Вся статья «О прекрасной ясности» построена на логике «от обратного»: именно ремизовский язык, стиль и «техника прозаической речи» являются поводом для глубокомысленных обобщений на тему, как не следует писать.

1 февраля на страницах газеты «Речь» в защиту литературного кредо и стиля Ремизова выступил А. Блок. Его статья «Противоречия» представляет собой не просто положительный отклик на сборник «Рассказов» Ремизова на фоне литературной продукции второстепенного писателя П. П. Гнедича, но внятно выраженное отношение к неназванному противнику прозы писателя (в котором угадывается именно Кузмин с его программой «прекрасной ясности»)[885]

:

…Если мы не ханжи, не лицемеры, не изолгались до последней степени, притворяясь твердыми, спокойными и православными людьми, обладающими незыблемыми устоями, то мы и не имеем права сетовать на Ремизова, показывающего нам <…> весьма реальный клочок нашей души, где все сбито с панталыку, где все в невообразимой каше летит к чорту на кулички[886].

К этому времени и у самого Ремизова сложилось вполне скептическое отношение к представленному на страницах журнала литературно-художественному направлению. «В Петербурге „Аполлон“ пока все занимает, — сообщал он Щеголеву 9 февраля, — критику ведет Кузмин, завелся там кляризм. Кляризм и больше знать ничего не хотят. Пока вышедшие №№ не важны»[887]. Впоследствии Ремизов более определенно выскажется о принципиальной враждебности собственной прозы и нового эстетического курса:

Свое несомненное в незыблемость и единственность образцов русской классической книжной речи, увенчанной Пушкиным, Кузмин выразил и объявил как манифест «О прекрасной ясности». Это был всеобщий голос и отклик от Брюсова и Сологуба. Мне читать было жутко[888].