От Кибирова до Пушкина

В юности князь учился в московском университете, сблизился с тамошними типографщиками и, восторгаясь божественным Жан-Жаком, написал и с вящего одобрения самого Новикова напечатал повесть «Преображенный Емельян», переделав по-кустарному заграничного Эмилия в спасенного премудрым воспитанием российского парня Емельяна. Но Емельян, украсив французское чело всемирными лаврами, при пересадке на русский чернозем доставил своему автору одну только скорбь. Монаршая десница, напуганная парижскими отважностями вокруг Бастилии, простерла свой гнев и на Емельяна: его сожгла послушная рука Московского полицмейстера. Убитый вместе с повестью автор теперь особенно близко принял к сердцу рассуждения графа де Мирабо о деспотизме, и он бежит всякими неправдами в Париж, чтобы уврачевать раны своего сердца бальзамом французской свободы. Но до Парижа ему удалось добраться лишь к той поре, когда там у власти оказались террористы, или как называли их в осторожном оповещении «Московские Ведомости» — кровожадцы. Их подвиги русская долготерпеливость с грехом пополам переносит еще, но когда он увидел, как Робеспьер, в ночном заседании собственноручно подписавший отправление на гильотину 27 граждан, поутру мечтательно, или, как тогда говорили, прохладно, гулял по рецепту Руссо, в сопровождении единственного своего друга дога в лесах Медона с томиком Руссо и плакал у калитки его домика, даже русская долготерпеливость рухнула, и когда при нем Сен-Жюст с ангельской улыбкой раскидывал на вечное изгнание семьи безупречных граждан только за то, что у них нет друзей, а по 8-му правилу Жан-Жака всякий добрый гражданин должен являть пример вящей дружбы, тут на русского беглеца находит затмение ума. «Как? — И кровожадцам ведом Руссо? И их руку его книги не удержали от токов крови? Так на что же тогда книга, в чем ее сила, если наученный ею ум не сдерживает сердце от лютости?» И потрясенный князь бежит из Парижа еще стремительнее, чем бежал от руки, сжегшей его Емельяна. По дороге он заезжает в Кенигсберг к Канту, про которого ему в Берлине издатель Николаи шепнул, что и Кант, приглядевшись к деяниям кровожадцев, усомнился в рассуждении смысла fratemité, egalité, liberté.[1204]

Остальные материалы альманаха «Посев» посвящены эстетике, истории Южного края, истории литературы, политическим реформам в истории Англии. Всюду подчеркивается преемственность культуры и общественной жизни, постепенность изменений, а в эстетике — примат духовного начала. Особое место занимает статья Ю. Г. Оксмана «Константиновская легенда в Херсонщине. Эпизод из истории крестьянских волнений. (По неизданным материалам)». Она посвящена анализу преданий, распространившихся после декабрьского восстания, о том, что цесаревич Константин якобы рассылал эмиссаров с вестью о послаблении крепостным крестьянам.